Врач, запертая на карантин в РКБ с больными пневмонией: «Оставлять нас в одном котле неправильно»

Из-за возможного распространения коронавируса Республиканскую клиническую больницу им. Куватова закрыли несколько дней назад. Внутри клиники находятся 170 человек — пациентов и медработников, — у которых подозревают коронавирус. Всех, кто на тот момент находился в больнице — больных, медперсонал, — оставили на карантин. О состоянии больных и врачей, которые вынужденно изолировались, их тревогах и проблемах корреспонденту UFA1.RU рассказала заведующая ревматологическим отделением Римма Камалова.

«Доктора болеют, но продолжают работать»

— Как сейчас ваше самочувствие? Решились ли вы сами на КТ?

— Спасибо, вполне сносно. Да, я сегодня сделала КТ, и у меня нет признаков пневмонии. Но у четверых докторов из нашего отделения — пневмония. Они лечатся и продолжают работать. Потому что тяжелых пациентов очень много. И день, и ночь врачи работают.

— Скажите, пожалуйста, какое сейчас на самом деле число зараженных в РКБ?

— Я такими цифрами не владею, это надо спросить у нашей администрации. Я могу говорить только за свое отделение.

— А какая сейчас обстановка в вашем отделении?

— Ну, вполне стабильная. Пациенты лежат на местах, лечатся. Кому плохо — им оказывается помощь и внутривенно, и капельно. Доктора приходят, смотрят, несмотря на достаточно сложное состояние у них самих. Они тоже все болеют.

— Сколько пациентов у вас сейчас в отделении?

— 41 пациент и 10 сотрудников.

— Есть ли установленные диагнозы с пневмонией или вирусом у ваших пациентов?

— У 12 пациентов и 4 докторов — пневмония.

— С коронавирусом нет никого?

— Я не могу сказать, не знаю. Ее нужно подтверждать лабораторно. Пока эти данные мы не получили. Все данные по пациентам пока в работе.

— Через какое время, вы думаете, получите результат?

— Вообще обещали, что на 10-е сутки у нас возьмут повторный анализ. Мы сдавали 6-го числа. Теперь ждем 16-го, чтобы у нас повторно взяли мазки на коронавирусную инфекцию.

«Волнует дальнейшая судьба наших пациентов»

— Как вы считаете, нам говорит правду администрация РКБ?

— Я думаю, им на данный момент нет смысла скрывать что-либо. Для чего скрывать? Они ведь, наверное, тоже не владеют информацией в полном объеме. Потому что ситуация меняется каждый час. Сейчас все очень активно работают. Но просто у нас остается очень много вопросов, в том числе и к администрации, на которые они или не в состоянии ответить, или не хотят. Волнует дальнейшая судьба наших пациентов — куда они пойдут, останутся ли в больнице, как долго это будет продолжаться? Что делать с пациентами, у которых нет признаков пневмонии и не выявлена коронавирусная инфекция? Что делать с теми, которые находятся в тяжелом состоянии?

— На эти вопросы администрация не отвечает, правильно?

— Ну как им ответить? Они тоже всю ночь, весь день работают, эвакуируют пациентов хирургического корпуса. Просто ситуация очень сложная, мы не знаем свою судьбу, что будет с нами. Нас сейчас призывают подписать соглашение или отказ по работе в условиях инфекционного госпиталя. Мы тоже не знаем, хотели бы разъяснений, желательно в письменном виде. Если откажемся, то мы переходим в разряд пациентов, и тогда, пролечив 14 дней, нас выпишут. Если мы соглашаемся, то переходим разряд врачей, которые оказывают помощь, в том числе инфекционным больным. И это будет до конца эпидемии. Когда эта эпидемия закончится, никто ведь не ответит, даже Аллах не знает — то ли в мае, то ли в июне, то ли в июле. А это влечет за собой то, что мы будем находиться здесь в закрытом состоянии. Полностью изолированными. Если мы отказываемся и уходим, то кто будет лечить наших пациентов? Они же здесь. Поэтому вопросов много, мы не всё понимаем.

— У вас, наверное, идут совещания, просто пока вам не говорят?

— Нет. Вчера пытались сделать видеоконференцию. Сначала нам сказали — в 8, но приезжал глава республики, перенесли на 10 часов. Но в итоге настроиться на эту конференцию по зуму (платформа для удаленной конференц-связи с использованием облачных вычислений. — Прим. ред.) так не получилось.

А так-то воочию мы же не контактируем, получаем все сведения по сводкам, которые идут у нас в чате. Только исходя из этого мы владеем какой-то информацией

— Хабиров приезжал, Забелин. После них что-то у вас изменилось?

— Я не знаю, не общалась с ними, не видела. Знаю просто, что они были здесь. К нам в отделение они не заходили. Насколько я знаю, в реанимационном отделении были, еще в каких-то. И что сейчас можно изменить? Как? Мы ни в чем не нуждаемся, у нас всё есть, кормят и пациентов, и медперсонал. Еду нам приносят, воду дают, санитарно-гигиенические принадлежности нам тоже выдают. Абсолютно к этому никаких претензий нет. Медикаментозно обеспечивается, но, конечно, ограниченно. Потому что, помимо инфекции, у наших пациентов есть же и свои заболевания, которые требуют лечения. Поэтому пока сложно. Больному плохо, она задыхается, всю ночь с ней доктор бегал, но что мы можем сделать? Пульмонолог загружена. Кислорода у нас нет в палатах.

— Скажите, как вы считаете, почему сменился зам и что изменится?

— А кто у нас сменился, кто был? Я не знаю. Нет, ну нам написали в чате, что у нас появился новый зам. Кустов Евгений Владимирович, да? Заместитель главного врача по чрезвычайным ситуациям. Ну, его, наверное, назначили для того, чтобы решить проблему, которая возникла. Я не знаю, не могу сказать ничего об этих кадровых перестановках. Но наверняка эти решения приняты для того, чтобы как-то разрешить эту ситуацию. Ведь за одну минуту ее никто не сможет решить.

«Сил абсолютно никаких нет»

— У вас, как у врачей, есть силы справляться с данной ситуацией?

— Сил абсолютно никаких нет. Понимаете, в чем проблема? У нас нет сертификатов на оказание помощи пациентам, которые болеют инфекционными заболеваниями. Это тоже вопрос, который нас сильно беспокоит. Если нам придется все-таки оставаться и работать, а потом какие будут последствия? А если пациенты начнут умирать? А мы, не имея сертификата, оказываем помощь, мы же не имеем права этого делать.

— Кто решает этот вопрос по сертификатам?

— Это обучение, очень длительное обучение.

— То есть сейчас вам нужны врачи по этой специфике?

— Конечно. Согласно требованиям, которые есть, занимаются лечением пациентов с инфекционными заболеваниями только инфекционисты, эпидемиологи. Но никак не ревматологи, не гематологи, не гастроэнтерологи. Мы не хотим на себя брать такую ответственность.

— У вас в клинике пока нет пациентов с подтвержденным коронавирусом, но когда придут результаты анализов, этот вопрос встанет остро?

— Конечно. Вот у нас лежал пациент со своим заболеванием, был вполне в удовлетворительном состоянии. Но когда он здесь находился, у него развилась пневмония. Мы перевели его в реанимационное отделение. Там он лежал неделю и вчера умер. И какой диагноз теперь ему поставят? Коронавирусную инфекцию и потом сопутствующее заболевание — то, с которым он лежал? Или же ему все-таки поставят то заболевание, с которым он поступил, а коронавирусную инфекцию просто напишут, как пневмония? Вот такая статистика — так она и получается.

Вот в гематологическое отделение поступают с тяжелыми лейкозами. В ходе лечения у них развивается пневмония, они умирают. А какое заключение на вскрытии дают? «Лейкоз с сопутствующей коронавирусной инфекцией». Это все статистика.

Я просто не понимаю, от кого мы прячемся, от чего мы скрываем эти данные? Это же неправильно, чем больше мы будем знать об этом, вероятность того, что быстрее справимся с этой ситуацией, намного больше.

«Оставлять нас в скученном состоянии — и пациентов, и зараженных, и не зараженных, и медперсонал — я считаю, неправильно»

— Что, по-вашему, нужно сделать, чтобы удержать эту вспышку?

— Есть определенные регламенты, инструкции, разработанные учеными, специалистами. И я думаю, все внедряют и так делают. Но мы же здесь находимся в одном котле. И так вот оставлять нас в скученном состоянии — и пациентов, и зараженных, и не зараженных, и медперсонал — я считаю, неправильно. Но что надо делать, я тоже не могу сказать. Я не организатор здравоохранения.

— Как вы считаете, следкому удастся ли возбудить дело и доказать халатность руководства?

— Сложный вопрос, меньше всего я думаю об этом, не знаю. Я не могу ответить на этот вопрос. Но то, что произошло, — произошло. И это очень сложно, плохо, страшно — во всех отношениях. И в отношении наших сотрудников, и в отношение пациентов, которые разъехались по разным районам, регионам. А как работает Следственный комитет, я не знаю.

«

Это моя гражданская позиция, неужели меня за это могут преследовать?»

— Как вы считаете, не грозит ли вам чем-то ваша откровенность?

— А чем она мне может грозить? Я в принципе достигла пенсионного возраста. Я могу спокойно отсюда уйти, только не так много таких специалистов узких в целом по республике и в стране тоже. Нас наперечет. И я ни слова неправды не сказала. Это моя гражданская позиция, неужели меня за это могут преследовать? Я не желаю никому ничего плохого. Я Эльзу Раифовну знаю очень много лет. И всегда ее расценивала как очень ценного руководителя и порядочного человека. Она приходила к нам в отделение, и мы нормально с ней говорили. Мы задавали ей вопросы, она нормально отвечала. Но возникла такая ситуация, и если бы этот карантин был объявлен 3 недели назад, думаю, такой ситуации не было бы. Я не нарушала никаких своих трудовых функций, никуда не уходила, в том числе и наш коллектив. У нас болеют доктора, но и днем и ночью, они встают, надевают эти противочумные костюмы и идут оказывать помощь.

— Прошла информация, что часть людей у вас отпускают?

— Нет, у нас никого не отпускают, не может такого быть. Я такого даже не слышала.

«Один вот угрожает в окно выпрыгнуть»

— Какое настроение у ваших пациентов?

— Пациенты очень тревожные. Представляете, мы, врачи, находимся в неведении, но мы ведь все-таки владеем хоть какой-то информацией. И мы можем оценивать состояние пациентов. А они лежат здесь, не зная, что с ними будет, как они будут. Одни предъявляют претензии, кто-то начинает писать жалобы. Один вот угрожает в окно выпрыгнуть. Сложно. Собственно, наверное, у всех, кто сидит на самоизоляции, даже дома, такое состояние. Они же тоже начинают задавать вопросы.

Но в коллективе у нас все хорошо, все молодцы, все работают, молодые медсестры вон и день и ночь, а когда потом снимают костюмы — всё мокрое.

— Какие у вас бытовые условия? Есть возможность переодеться, принять душ, выспаться?

— С душем сложно. Но раковины есть, вода есть, шампунь есть. Конечно, по палатам всех устроили. И наших докторов тоже. Два доктора ночуют в комнате дежурного врача, два доктора — в бытовой комнате, я — в кабинете.

— Спите хорошо?

— Устаем как не знаю кто, засыпаем нормально. Бытовая сторона у нас нормальная, это не самое главное.

— Говорят, что сложно передать что-то от родственников людям, которые болеют?

— Я услышала сегодня, что полностью запретили передачу пациентам. Как говорится, с воли мы получить ничего не можем. Вчера еще можно было как-то втихаря передать, а теперь нет. Вообще это требование, видимо, для инфекционного госпиталя. Это инструкция, мне это комментировать сложно. Нам говорят, и мы исполняем.

Вот так сложилась ситуация, что я одна выступаю, хотя все возмущены. И все мне звонят, хотя у меня и так работы не знаю сколько. Приходится еще вот так сидеть и людей успокаивать. Я получилось, как борец. Но что теперь делать? Мы все равно не можем бросить наших пациентов, коллег, сотрудников. И все равно рано или поздно мы победим эту проклятую «корону»!