«Что самым тяжелым было? Воевать»: как работает фонд помощи бойцам спецоперации из Башкирии

В Уфе начал работу фонд поддержки участников спецоперации. В нем бойцам и их семьям обещают помощь — юридическую, медицинскую и психологическую. Современный офис с нежно-серыми стенами и кожаными диванчиками расположился на первом этаже жилого дома на улице Мингажева. Раньше здесь работал центр соцподдержки населения, с жалобами в основном приходили пенсионеры, а теперь ждут мужчин, вернувшихся с фронта. Как им собираются помогать — читайте в материале корреспондента UFA1.RU.

На улице Мингажева девятиэтажные дома-корабли советской постройки соседствуют с современными жилыми комплексами и разваливающимися бараками, а прорезают ее пути допотопных уфимских трамваев. Дом № 107 построили на пересечении веков — в 1999 году. 16-этажная «свечка» торчит на перекрестке с улицей Чернышевского, которая ведет в самый центр города, в «Арт-квадрат» — там кипит жизнь и тусуется молодежь. Здесь тишину нарушают проезжающие мимо авто и дребезжащие вагончики, но мамочки с колясками могут быть спокойны за сон своих малышей.

Парковка перед офисом фонда почти пустая, разметка еще свеженькая, будто пару дней назад, в день открытия, и нанесли. Четыре места прямо у входа, под знаком для инвалидов. К дверям ведет бетонная лестница, а рядом основательная пристройка для колясочников. Фасад увешан шариками в цветах российского и башкирского триколоров — празднично и патриотично.

На посетителей первым делом реагирует металлодетектор. Охранник с дубинкой на поясе просит меня показать содержимое сумочки, оглядывает выложенные на стол бутылочку солнцезащитного крема и кожаную визитницу и машет рукой, мол, проходите, но тут же спрашивает:

— Зачем пришли?

За ним стойка ресепшена с девушкой в платье с цветочным узором. Она слышит слово «журналисты» и быстро уходит в один из кабинетов, а возвращается уже с тремя другими женщинами.

— У нас нельзя снимать, — говорит одна, в синем костюме и с красным айфоном в руках.

— Место же общественное, — возражаю я.

— Не общественное.

— А какое?

— Сами понимаете какое. У нас секретная информация, — парирует женщина в синем.

Впрочем, в чем именно состоит секретность, не совсем понятно: нас же пустили внутрь. За неожиданно разыгравшейся сценкой наблюдает, сидя на диванчике у окна, бородатый мужчина лет 30. Белые чистейшие «Найки» на ногах, темно-синие брюки с подворотами, поло и потерянный взгляд. Рядом на подлокотнике — кожаная сумка и прозрачный файл с документами. Пока женщина в синем и ее коллеги суетятся, выясняя друг у друга, не приглашал ли кто журналистов, присаживаюсь рядом с мужчиной.

Он представляется, но имя просит не публиковать и не снимать его. Говорит, что пришел за юридической консультацией, чтобы узнать о положенных льготах. В июле 2022 года он ушел на спецоперацию добровольцем в составе ЧВК «Вагнер», а сейчас приехал в отпуск. По словам Давида (имя изменено. — Прим. ред.), ему положено 2,5 месяца отдыха, но наверняка неизвестно, когда придется вернуться. Вспоминаю о частых жалобах на нехватку вещей у бойцов.

— Нормально. Можно жить, — говорит тихо и отвлеченно Давид.

— Что самым тяжелым было?

— Воевать, — не раздумывая ни секунды, отвечает он. — Именно это... Тяжело говорить об этом всем.

— А некоторые вернувшиеся прямо с энтузиазмом о спецоперации рассказывают.

— Это зависит от того, кто что видел, кто где был.

Давид отвечает еще на пару вопросов. Он еще до спецоперации заключил контракт, ждал вызова, а на гражданке занимался бизнесом. Каким именно, не уточняет, да и вообще говорит неохотно, с долгими паузами, выдавливая из себя слова. Местные работницы наконец определяются: журналистам можно не мешать, пусть работают, главное лица не фотографируют и в служебные кабинеты, пока там находятся посетители, не заходят. К этому моменту Давида вызывают к юристу.

Следующие полтора часа в офис никто не заходит. Изредка заглядывают люди в поисках центра соцподдержки населения, который действовал здесь раньше. Пока посетителей нет, мне разрешают посмотреть обстановку и сфотографировать кабинеты. В сопровождении охранника прогуливаемся по офису.

В коридоре стоят коляски всевозможных моделей, трости, костыли и прочие средства для инвалидов. На стенде указана цена аренды. Костыль с опорой под локоть обойдется в 8 рублей за день, металлическая трость — 9, а стул для принятия душа — 12 рублей. Один самых дорогих лотов — коляска с ручным управлением за 32 рубля в день. Можно взять на месяц за 960, что равно 32, умноженным на 30. В месяце из 31 дня — допустим, в июле и августе — получится сэкономить, но с другой стороны, есть же еще и февраль.

Недалеко от холла обустроена комната для детей. Не какой-нибудь столик с альбомами и цветными карандашами, а настоящая игровая площадка с кучей игрушек, машинками, пазлами, книжками. На стенах изображены герои из мультфильма местной студии — башкирские «Северные амуры», воины.

Всего в фонде 13 кабинетов. По словам работников, они готовы оказать любую помощь. Есть юристы, есть медики, есть психологи. Тем, у кого проблемы со здоровьем, либо помогут на месте, либо оформят направление к соответствующему специалисту. Проводят тренинги, обучают профессиям, ищут бойцам работу. Это позволяет тем, кто получил на спецоперации увечье, быстрее социализироваться.

Местный психолог Елена Карпова объясняет, что вернувшимся трудно адаптироваться к мирной жизни.

— В той обстановке они испытывают постоянный стресс. Мы вот ожидаем, что звуки будут более мягкие. Машина проехала, люди разговаривают — мы спокойно реагируем. Там это всё неожиданно, это стресс. Ожидание — тоже стресс, потому что не знаешь, что произойдет через минуту. Останешься ты живой или нет. Самый главный страх — это страх смерти. Вернувшись, они не понимают, как жить — они забыли.

По словам Елены, период реабилитации зависит от готовности человека открываться и перепроживать травматичный опыт — примерно от полугода до года. Она добавляет, что в зоне боевых действий для нормального (насколько это позволяет ситуация) самочувствия нужно получать поддержку от сослуживцев и семьи. Надо думать о родных, говорит Елена. При этом, отмечает она, поддержка нужна и родственникам бойцов.

Пока мы прогуливаемся по офису, мимо проходит та женщина в синем.

— Получили разрешение?

— Да, — отвечаю. — И никакой секретной информации нет.

— Я не из пиар-отдела, этим не занимаюсь, — отзывается она на ходу. — Нам лишний пиар не нужен.

В холле по-прежнему нет посетителей. Должно быть, о фонде просто еще мало кто знает — и без пиара знающих не прибавится. Спустя еще полчаса наконец приходит второй человек. Артуру 41 год, высокий жилистый мужчина, на безымянном пальце золотое кольцо. Ему нужна консультация врача. Он соглашается поговорить с журналистами, но просит сначала выйти на улицу: курить хочется. На парковке Артур, затягиваясь сигаретой, немного рассказывает о себе.

По словам Артура, в прежней жизни он работал автослесарем, в армии не служил, но после спецоперации подписал контракт с министерством обороны, а когда вернулся, обострилась старая проблема со здоровьем. Левая нога у него заметно хромает. Военно-врачебная комиссия признала бойца негодным, но лишь временно, на 15 суток. Сам Артур считает, что не годен совсем.

— В этом году, дай бог, мне 42 будет. Семья сначала не хотела отпускать [на спецоперацию], потом свыклись, — говорит он и снова вспоминает про ногу: — С одной стороны, я хотел бы [обратно на спецоперацию], с другой — вот уже, честно говоря, не охота. Жить охота. Там страшно очень. Сложно перебороть страх. Стиснуть зубы и вперед.

Закончив разговор, он садится в свой голубой «Форд», еще около получаса сидит в машине и только потом уезжает. О том, как людям удается бороться со страхом в зоне специальной военной операции, мы говорим с Еленой позже. Она говорит, что и там можно попросить поддержки — допустим, у сослуживцев. У меня вопрос:

— А если им всем страшно?

— Я думаю, — говорит Елена, — что те, кто пошел туда сознательно, готовы к тому, что всем страшно.