Анна Хасанова, ветеран Великой Отечественной войны 1941–1945, старшина медицинской службы 114 гвардейского минометного полка: «Я – победитель!»

По ее воспоминаниям можно изучать историю Великой Отечественной и следить за передвижениями войсковых частей. Анна Васильевна Хасанова побывала в самом пекле войны – и осталась жива. События, случившиеся за эти четыре года она до сих пор помнит так хорошо, как если бы это было вчера. «Я помню все, потому что за все свои годы ни разу не попробовала курить и никогда не пила ни водки, ни вина», – говорит ветеран. После войны она закончила партийную школу, стала работать в исполкоме уфимского Горсовета. Анна Васильевна так хорошо знает текст «Капитала», что может поймать на неточностях даже самых высокопоставленных партийцев.

Ее 17 лет остались в далеком военном прошлом, взрослой стала правнучка, но как только в окна старенькой «хрущевки» заглянет майское солнышко, Анна Васильевна надевает военное платье с орденами и спешит на встречи, в школы и дома культуры. 9 мая для нее навсегда останется самым важным, самым святым днем...

– Когда война началась, мне было 17 лет, я десятый класс заканчивала. На фронт мы сами просились. Я ушла на войну в мае 1942 года, вместе с первым эшелоном башкирских девушек-добровольцев. Ехали в поезде, в «телячьих» вагонах. В них было два ряда нар, вместо постели – солома. Отправили нас в Сталинград. Через пять дней были уже на месте. В Сталинграде, когда приехали, нас накормили селедкой. Я потом долго рыбу есть не могла... Сразу же началось обучение. Кто-то из девушек учился на связистов, зенитчиков. Я стала санинструктором.

– Страшно было на войне?

– Первое время было страшно под штурмовым огнем. А потом мы привыкли. Я даже в разведку ходила. Меня Жуков посылал. «Пойдешь в разведку?» – спрашивает. Я отвечаю: «Я присягу приняла, теперь военнообязанный. Хоть в огонь, хоть в воду посылайте – пойду, мне ничего не страшно. За родину все отдам». Он мне в ответ: «Молодец». Похлопал по плечу, говорит: «Зови меня батей». Я ему: «Ну что вы, ведь неудобно, товарищ генерал». А он на своем стоит: «У меня дочка есть, и ты тоже будешь дочкой». Достали мне платье коротенькое гражданское, и я пошла, босиком, без головного убора.

Дали мне двух разведчиков сопровождающих, здоровых парней: говорят, они тебя на руках донесут. А я отвечаю: я сама их вынесу. Ребята залегли на бахчах на Мамаевом кургане, там тогда были бахчи, арбузы, прикрылись листьями, дальше им нельзя – часовой на вышке стоит. Меня научили, что нельзя показывать немцам, что я их понимаю, иначе они сразу поймут, что я разведчик. Часовой меня окликнул – я молчу. Он вышел, начал расспрашивать, кто я, где мои родители. Я сказала, что все погибли, дом разрушен, иду к дедушке. Он мне поверил, пропустил. Я иду, а сама боюсь, смотрю, не будет ли он стрелять, враг ведь. Но обошлось.

В Сталинграде у наших был связной, дедушка Петр. Очень божественный дед был, верующий, хороший, из донских казаков. Пришла, дедушка этот, связной, у ворот сидит, с красной палочкой, как было оговорено. Встретил меня, спрашивает: а где братья? Я говорю, попозже придут. Он меня отвел в хату, позвал в подпол. Я спустилась, а он зажег свечи, землю сгреб. Говорит, сейчас я тебе план покажу, где какие орудия находятся. Только ничего не записывай, запоминай. Это пушки, это катюши по-вашему. Эти так лежат, эти так... Через некоторое время спрашивает: помнишь? Я говорю, сейчас расскажу, сдам математику. Он удивился, что я так хорошо все запомнила, и крест мне дает. Положи, говорит, в кармашек – тебя Бог сохранит. Война кончится, победа за нами будет, ты только живи. А я комсомолка, в церкви никогда не была, как креститься даже не знаю, а отказаться неудобно. Я потом положила этот крест в карман гимнастерки и так его берегла всю войну и потом домой привезла. Два креста у меня было: тот, который мать дала, и от дедушки Петра.

– Тяжело было девчонкам на передовой?

– Воевать не женское дело. Но мы все были бойкие. На передовой таскали волоком на плащ-палатке раненых. Вместо шин шли обломки ящиков. Было и такое, что бинтуешь бойца или жгут накладываешь, а по каске осколок стукнет. Наравне с мужчинами ходили в караул зимой с карабинами, по два часа на морозе, жили в окопах...

На фронте нас никто не обижал. Командиры заботились о нас, как могли. Еду старались для нас припасти, разогреть. Помню, как просились в землянку к командирам – голову помыть. И вши ведь были – одежду пропаривали, скальпелем их вычищали.

– А сколько раненых вам удалось вынести?

– Ой, много. Не знаю сколько – очень много. Тех, кому оказывала помощь: перевязки, уколы делала и вынесла с поля боя, – более двух тысяч. Я сперва записывала, а потом поняла, что бумаги не наберешь. Часто приходилось кровь переливать. Зайду в госпиталь – меня кладут на топчан, на соседнем раненый лежит – и переливают кровь. У меня первая группа, самая ценная. Как-то взяли у меня кровь, да еще в два раза больше нормы – я шла, чуть не падала. Зато спасли офицера. Потом поставила врачам условие: если будете кровь брать – не буду к вам заходить. Я ведь жить хочу, хочу увидеть папу и маму. Я очень родителей любила, единственная дочь была у них. И они меня любили.

– Куда вас отправили, когда закончилась битва за Сталинград?

– В 1943 году Донской фронт был переформирован в Центральный. Нашу 184-ю стрелковую дивизию отправили на Курскую дугу. В 1943-ем я вступила в партию. Шли мы по воде, вброд. Я партбилет в шапку положила – и такая счастливая была! Потом была Польша, Люблино, Варшава, Брестская крепость, река Буг. Как-то шли мы, и началась бомбежка. Рядом кладбище было, я искала, где укрыться, и оказалась в склепе. Потом пытаюсь выбраться, а не могу: высоко, кругом камень, не докричишься. Повезло, что рядом проходили бойцы, услышали меня и вытащили из этого склепа. Так и дошли до Берлина.

– Как к вам относились немцы?

– До самого нашего отъезда в Берлине стреляли. К кому-то немцы хорошо относились, берегли, старались охранять. Кого-то недолюбливали. Всякое было. Мы, 12 девчонок, жили у фрау Эльзы. Очень она меня любила, обнимала, всем соседям говорила, что я ей как дочка. Просила, чтобы я приехала после войны. Когда мы уезжали, она плакала, просила написать письмо. Так и расстались. Потом я ей писала, получила от нее письмо, она рассказывала, что очень болеет. Больше никаких известий не было. Так мы ничего не узнали друг о друге.

– У вас ведь и ранение было?

– В 1944 году на Курско-Орловской дуге в меня попало осколком. Мы шли – и началась бомбежка, разорвался снаряд. Задело руку и голову, была контузия. Хорошо еще, что не в глаз. До этого года носила подарок: последний осколок только в этом году вырезали. Мешать он начал. Только раз меня ранило, потом ходила, уже знала, как это бывает, боялась. Когда в первый раз идешь, ничего не знаешь, как слепой котенок. Потом, когда выучишься – все нипочем. Знаешь, как пройти, где зайти.

– Вы до сих пор так точно помните все эти события...

– У меня память очень хорошая всегда была. Когда на фронт уходила – знала татарский и башкирский. Оказалось, что языки похожи с узбекским, казахским и киргизским. Меня даже в военный трибунал готовили переводчиком. Один киргиз, из самострелов,18 лет ему было, попал в штрафбат. И вот посылали его в разведку. Я ему объясняла, что нельзя голову поднимать – тогда останешься живой. Языки похожие ведь, мусульманские. В 70-х в Уфу приезжал Назарбаев, когда Ферин еще жив был. Подарил мне зонт, хороший такой, голубой. До сих пор берегу его как зеницу ока, этот трофей.

– Как встретили 9 мая?

– Накануне, 8 мая, была артподготовка, потом вечером пошла пехота. А утром 9-го объявили победу. Помню, была каша со шпигом, американская тушенка. Суп сварили жирный. Очень ясный, солнечный день был. Мы счастливые, все друг друга поздравляют, обнимают, угощали нас, девчонок, шоколадом. В рейхстаг вошли – а там стол Гитлера, дубовый, большой, ножки в виде львов. Мы вскочили на этот стол – и давай на нем чечетку отбивать. Сейчас ноги старые, больные, а то я бы показала. Мы легкие были. Сапожки парусиновые зеленые, из плащ-палатки сшитые, босиком, можно сказать.

Немцам говорю: домой скоро поедем. А они мне: может быть, здесь спать будете. Жутко мне стало, поняла, что спать – это значит, убьют нас и похоронят здесь. Ой, не будем здесь спать, домой хочу спать, отвечаю им. Хочу обратно.

– Власти о вас не забывают?

– Я всегда ко всем начальникам спокойно заходила, никого не боялась. Они меня как гостью всегда встречают, говорят: вот, героиня наша пришла. Знают меня как облупленную.

Хотели мне дать отдельную квартиру однокомнатную. Но я отказалась: зачем она мне? Лучше ремонт сделать. Газовую плиту мне уже поменяли. Теперь жду ремонта. Думаю, добьюсь. Я никогда не боялась высоких начальников, приходила в правительство, как своя. И мне никто не мог отказать, потому что я – победитель!