«В больнице всё просила зеркало, сказали — не надо»: участники Ашинской катастрофы — о жизни после

30 лет назад, 4 июня 1989 года, на перегоне Аша — Улу-Теляк в Челябинской области взрывом газа уничтожило два пассажирских поезда: жуткое стечение обстоятельств привело к железнодорожной катастрофе века. Один поезд шел из Адлера в Новосибирск, второй — в обратном направлении. Ехали в них в основном уральцы и сибиряки.

Во время подготовки материала журналисты Артём Краснов и Анна Богданова встретились с пострадавшими в Челябинске и Новосибирске. Даже сухая сводка звучит шокирующе — почти 600 погибших, ещё больше получили жуткие ожоги, но остались живы. То, что вы прочитаете дальше, страшно. То, что вы прочитаете, даже мысленно примерить на себя невозможно. Зачем пропускать это через себя? Ответ сформулировала одна из наших героинь Серафима: «Помнить надо, потому что трагедии происходят от забывчивости».

Начальник поезда Адлер — Новосибирск Эльдар Фарзалиев перед взрывом не спал.

— Я только пришел в штабной вагон, и вдруг всё потухло, стало нечем дышать, разбились стёкла. Было чувство, будто засунули в барокамеру. От жары начала лопаться кожа, — вспоминает он. — Сорвал стоп-кран, а оказалось, что мы уже стоим, и всё вокруг горит.

Шок был настолько сильным, что он, не думая о безопасности, схватил голыми руками высоковольтные провода, помогая людям пройти. А потом пытался спасти ребёнка.

— Даже не помню: он или она. Я его тащу, он вцепился, держится, кричит, а я не могу ничего, потому что началась вдруг страшная боль: кожи нет, нерв чувствую, — говорит Эльдар Мамедович.

Тане Сопильняк в 1989 году было пять лет. Родные потом вспоминали, что перед поездкой она испытывала смутную тревогу.

— Папа рассказывал, что на вокзале я спросила его: «А если поезд загорится, куда нам бежать?» Он, конечно, не обратил на это внимания, — вспоминает Татьяна. — А я перед сном говорю маме: «Я боюсь ложиться спать — вдруг не проснусь?» А она: «Всё, ложись». А потом, когда загрохотало, мама решила, что началась война, потому что кругом всё горит, взрывы...

В момент катастрофы Танин папа был в другом вагоне. Взрывом его выбросило из поезда, и он, придя в себя, пошел по путям наугад. По счастливой случайности оказался рядом с вагоном, где была его семья: супруга, сын, дочка Таня и племянник.

— Как сейчас помню: идет папа в своей белой футболке, — говорит она, уверенная, что, если бы отец ошибся с направлением, всё сложилось бы гораздо хуже.

Таня и её мама получили серьёзные ожоги.

— Вагон сгорает за три минуты... Ручки дверей раскалились и заклинили. У мамы появились ожоги, потому что она хваталась за эти ручки, счёт шел на секунды, — вспоминает Татьяна. — Мы не могли выбить окно. Потом от этого жара оно само треснуло, и мы высунулись, чтобы хоть чем-то дышать. Мама крикнула папе: «Саша, Саша!» и начала нас выкидывать. А там было высоко, насыпь ведь.

Выбравшись, семья пошла на свет какого-то фонаря. Таню поразило, как светятся верхушки деревьев, и только потом поняла, что так догорала смесь воздуха и газа.

— Люди кричат, визжат, а потом замолкают, — вспоминает она. — Замолкают, потому что гибнут. Едва мы выбрались, прогремел второй взрыв, и наш вагон взорвался.

По тропам семья добралась до станции Аша.

— У меня вся кожа обгорела, и от этого ноги прилипли к земле, — говорит Татьяна. — Ноги черные, как уголь, будто их в печь засунули. Потом я потеряла сознание.

Серафиме Чумак в год трагедии было 13 лет. Мужчина, который её спас, приехал на соседнюю станцию встречать родственников, но услышал взрыв и помчался на машине в направлении вспышки.

В первые шоковые часы Сима пыталась выбраться через лес. Там её в тяжелейшем состоянии подобрал тот мужчина, который отнёс её к военным. Впоследствии найти его Симе не удалось.

— Он нёс меня и всё это рассказывал, — объясняет Сима. — А у меня не было страха: я была убеждена, что это сон. Кругом всё горит — это сон. Я бегу по лесу и кричу — сон. Меня несет на руках мужчина — сон. Мне казалось, он донесёт меня, я проснусь, и всё. Безумная благодарность ему!

Осознание, что это не сон, пришло лишь в Уфе, куда из Челябинска приехали родители Симы. Сама же она вспоминает другую девочку, которая ехала в соседнем купе.

— Ей было 11 лет, и она вытаскивала из вагона солдата, — рассказывает Сима. — Солдат горел, и она пыталась его вынести, но... У нее обгорело 90% тела. Её сразу направили в реанимацию в Москву, но она умерла. Я потом маме сказала: «А почему я никого не вынесла? Почему ничего не сделала?» Я была уверена, что это сон.

Первые часы после трагедии состояние Симы ухудшалось, она перестала вставать. Полноценно ходить Серафима сможет лишь через два года.

Валентина Джонджуа была проводником поезда Адлер — Новосибирск. В том же поезде ехал её муж.

— Казалось, будто в мой вагон влетела цистерна с бензином, — вспоминает она. — Я закрыла лицо руками, поэтому волосы сгорели, но лицо осталось целое.

Когда Валентина попыталась схватиться за тамбурную решетку, кожа на руке расплавилась, прилипла и так и осталась на ручке. Она выбиралась из поезда на четвереньках.

— Уже на улице муж сказал: у тебя голова горит. Он потушил её руками. Потом идём, он увидел лужу в лесу и сунул туда руку. На поверхности воды была пленка — бензин или солярка. И рука ещё больше загорелась, — вспоминает Валентина Леонидовна. — Шли мы босиком, а когда дошли до здания школы, я услышала странный звук: когда шагаю — хрустит. Оказалось, на ногах и в голове у меня осколки стекла, которые потом долго доставали.

Но физическая боль прошла, а воспоминания ранят до сих пор.

— Вагоны горели, там люди, а помочь ты им уже не можешь, — со слезами вспоминает она. — И такой гул из вагона: у-у-у-у... А потом тишина. Люди задыхались и умирали. Никогда не забуду этот гул.

Валерий возвращался в Новосибирск с семьей с отдыха. О той ужасной ночи он написал в соцсетях, но повторять снова не захотел. «Время не лечит», — объяснил он.

— Дикие крики выживших, будто проснулись все мертвецы в мире, — пишет Валерий, вспоминая горящих людей. — Кто-то лез в реку, там и умирал. Кто-то бежал в лес.

Вместе с Валерием в поезде ехали его супруга и дочка.

— Жена со сломанным голеностопом несла доченьку на спине. Доченька не кричала, не плакала. Четвертая степень ожогов, нервные окончания сгорели. Она спросила: «Папа, а почему ты такой страшный? Папа, у меня в ручках конфеты». Это последнее, что я от нее слышал.

«Конфетами» девочка назвала ожоговые пузыри. Она умерла через две недели, 19 июня 1989 года.

— Мне сказали об этом на девятый день, предварительно накачав морфием, — пишет Валерий. — Рвал бинты, волком выл. Гроза была, какой я не слышал ни до, ни после. Это слёзы ушедших. Через год, день в день, 19 июня у меня родился сын…

Виктор Копыл был начальником пассажирского вагонного депо станции Новосибирск-Главный. 4 июня он прилетел на место трагедии вместе с руководителями железнодорожных служб.

— Мы подписали каждый поезд, каждый вагон для родственников: они ведь знали, кто в каком вагоне ехал, — объясняет он. — Вагоны разорваны на куски, люди лежат обгоревшие. Солдатики их, как копны, стаскивают. Своих долго искали: подходишь к каждому, простынку откидываешь — свой, не свой? А когда родители приехали, что творилось... Крики, слезы.... Каждый ищет своего ребенка, тапочек, что-то ещё. К вагонам не подступиться.

Виктор Константинович вспоминает, как они с начальником резерва проводников Галиной Беляевой нашли свою сотрудницу, 19-летнюю Наташу, для которой это был один из первых рейсов в качестве проводника:

— В уфимской больнице зашли в палату и сначала никого не узнали. Тут писк: «Галина Викторовна…» Мы подошли… Наташа вся чёрная лежит. Говорит: «Дайте закурить». Галя на неё посмотрела: «Да ты что, какое тебе курево, ты куришь что ли?» Давай её там обнимать. Осталась с Наташей, я пошёл дальше искать. Походил, никого из наших больше не нашел, возвращаюсь, а Наташа уже всё, умерла.

Виктор Копыл говорит, что людям очень помог машинист тепловоза со станции Аша. Едва узнав о трагедии, он сразу поехал к месту и забрал целую платформу людей, чтобы скорее доставить их в больницы.

Пострадавших вывозили с места катастрофы всеми способами — на машинах, вертолетах, самолетах.

Первым из челябинского аэропорта на место трагедии прибыл Петр Ерофеев на вертолете Ми-2, следом — экипаж исполняющего обязанности командира звена Сергея Цирулина и второго пилота Евгения Дубины на самолете Ан-2. На борту были лекарства и медперсонал. В течение двухчасового полета медики спали: видимо, были с ночного дежурства.

О масштабах катастрофы в тот момент не знали, да и место было известно лишь примерно. На подлете экипаж увидел два чёрных столба дыма. Пилоты связались с диспетчером в Башкирии, который сказал лететь в Уфу, что привело бы к потере времени, поэтому пилоты решили садиться на площадку поближе к месту катастрофы. На юго-западной окраине Аши выбрали место, выпас для скота, и после детального осмотра с воздуха приземлились. Выложили из халатов литеру Т — так обозначается место посадки для других экипажей. Следом прибыли ещё три борта Ан-2 из Челябинска.

Через некоторое время к самолету подъехала «буханка» с детьми, которых заносили в самолёт прямо на матрасах.

— Тяжело было смотреть на детей: лица закрыты марлей... — вспоминает Сергей Цирулин. — После посадки в Челябинске одного ребенка откачивали прямо в самолете.

А на обратном пути в Челябинск нескольким экипажам пришлось лететь через грозу, которая сильно осложнила дело.

По словам пилотов, тяжелее всего было видеть состояние пострадавших людей.

— Женщина в разорванной одежде, вся в волдырях, — вспоминает Виктор Пашнин. — Я ее спрашиваю: «Может, сидя полетите?» Она соглашается. Мы идем по самолету, я хочу ей помочь, но боюсь прикоснуться, потому что на ней живого места не было. Я думал, она мне в матери годится — так она выглядела, а потом узнал, что мы ровесники.

Приветливый Виктор Александрович умолкает после вопроса, знает ли он о том, что случилось с пострадавшими, которых они с товарищами доставили в больницы. Его душат слезы. Совладав с собой, пилот продолжает:

— С врачом говорил... Тот спрашивает: «Рад, что привез?» Я отвечаю: «Ну, конечно, довез же...» А врач: «Рано радуешься. Выживет половина или треть». Он так сказал.

Оба пилота отмечают высокую организацию спасательных работ:

— И челябинские, и уфимские диспетчеры, милиция, медики — все работали с полной самоотдачей, — говорят они. — На перроне аэровокзала в Челябинске стояли вереницы скорых, медики осматривали пострадавших и отправляли их в ожоговый центр. Все работали очень чётко и слаженно.

Экипажи Ан-2 летали по маршруту между Челябинском, Ашой и Уфой ещё неделю — вывозили раненых, доставляли родственников к месту трагедии.

Выживших направляли по разным городам. Татьяна Сопильняк вспоминает:

— После Уфы меня отправили в Горький (Нижний Новгород), маму — в Куйбышев (Самару), папу — в Москву, а наших мальчишек оставили в Уфе. Распределяли по степени тяжести. Мама потом говорила, что страшно переживала за нас. Но, может быть, ещё хуже было бы, знай она, в каком я состоянии.

Тане сделали множество пересадок кожи. Ожоги 20% кожи критичны для пятилетних детей — высок риск отказа почек. Первый раз с родителями она увиделась много позже.

— У меня были длинные косы, а тут меня подстригли под барашка, потому что волосы сгорели, — говорит она. — И вот папа в нашу первую встречу после трагедии меня не узнал и прошёл мимо. Я кричу: «Пап!» А он увидел меня и как начал плакать...

Самые серьёзные травмы получила мама Тани, которая в 30 лет стала инвалидом и перенесла много операций. Саму Таню долго мучили воспоминания.

— Ночью было тяжело спать: казалось, что стены горячие, — говорит она. — Всё это настолько в мозгу осело... Этого не забыть. Это наша семейная трагедия, которую не выкинешь из жизни. Родители вспоминают, звонят мне с 3 на 4 июня: «Таня, помнишь? С днём рождения тебя!»

Начальник поезда Адлер — Новосибирск Эльдар Фарзалиев вспоминает, что его долго не было ни в списках живых, ни мёртвых. Потом его нашёл брат.

— Он приехал и искал меня по рефрижераторным вагонам, а врач сказал, что меня там нет. Нашли меня только на четвертый день. У меня были ожоги первой-второй степени. Встречи не помню, потому что никого не пускали. Сначала нас, пострадавших, было много, потом мы остались вдвоём с военным, который был с Камчатки или с Сахалина, ехал с отдыха.

Эльдар Фарзалиев — один из немногих, кто сумел вернуться к работе на железной дороге.

— Вышел я через полгода, наверное: сначала ездил по тому же маршруту, потом перешёл на другой. 28 лет был начальником поезда «Сибиряк».

Сумела вернуться и тогда проводник Валентина Джонджуа: она вышла на пенсию в должности начальника поезда. Хотя прошло уже 30 лет, забыть трагедию невозможно.

— В больнице я тогда всё просила зеркало, а мне говорят — не надо, — рассказывает она. — Руки у меня долго не заживали, и ничего не помогало. Пересадку кожи делали в Уфе, потом четыре месяца провела в Горьком. Было пробито плечо, и палец начал выпрямляться только сейчас. До сих пор нельзя, чтобы солнце попадало на руки. Если попадает, руки начинают чернеть. Именно не краснеть, а чернеть. Но я жива осталась.

Валентина Леонидовна вспоминает женщину, которая искала своих детей:

— У нас была палата на девять человек. Помню женщину, за которой мама и брат ухаживали, — говорит она. — Женщина всё спрашивала: «Где мои дети, где мои дети?» Ей говорили, что ищут, но, скорее всего, успокаивали. Так и не нашли. Говорили, что кто-то брал, видел, куда-то увезли... Но так и не нашли — мальчик и девочка, трех и пяти лет.

Время не лечит, говорит Валентина Джонджуа. Чтобы вернуться, ей пришлось переступить через свой страх:

— После катастрофы я сняла с себя группу инвалидности и пошла работать начальником поезда. Конечно, все спрашивали, страшно ли было ездить. Страшно. Но я почему-то захотела вернуться.

Начальник новосибирского депо Виктор Копыл вспоминает, что на месте трагедии работали сотни специалистов — искали причину железнодорожной катастрофы.

— Огромные деревья легли все в одну сторону, — вспоминает он место трагедии. — Мы там очень долго лазили. Сначала казалось, что кто-то на месте сделал взрыв. Четыре-пять дней была версия, что это вина железнодорожников. Мы несколько дней осматривали вагоны, обмеряли. Как-то стоим, разговариваем, к нам подошли местные жители и говорят: «Не там ищете виновных, вот место, откуда газ пошёл, оттуда даже скот бежит». Мы сразу туда. Он там шипел потихонечку. И долго уже это было. А когда газ кругом — спички достаточно.

Взрыв произошел после масштабной утечки сжиженного газа из магистрального трубопровода, который соединял Западную Сибирь с Поволжьем. Труба шла менее чем в километре от железнодорожных путей, и газ накопился в низине, подобно утреннему туману. Причины его детонации достоверно не известны, но специалисты считают, что достаточно было незначительной искры или окурка. Объемный взрыв был виден в радиусе 100 километров от места трагедии.

13-летняя Сима Чумак (Маслова) провела в больницах целый год, а затем много лет лечилась в разных клиниках, в том числе в Лондоне.

— Страха поездов у меня не осталось, и этому есть медицинское обоснование: в первые часы психика была медикаментозно загружена. Я не могла полностью осознать ситуацию, поэтому и не осталось страха.

Но осознание вернулось потом: следующий год стал для Симы и ее родителей испытанием на прочность.

— Когда человек может ходить, держать ложку — он не понимает, какое это чудо, — объясняет она. — А когда через три месяца у тебя на руках рубцы, из-за которых ты не можешь одеться и расчесаться... да, было обидно.

Разговаривая с Симой, сложно представить, что она могла жалеть себя. Она соглашается: жалость накатывала лишь изредка, под настроение. Но было другое чувство.

— Чувство несправедливости живёт с первого дня, — признаётся она. — Сейчас я смотрю на всё через призму того, что в жизни каждого человека что-нибудь происходит. Но девочке в 13 лет всё равно тяжело такое пережить, потому что теряешь какую-то красоту... Просто у меня всё это перевесила огромная благодарность, в первую очередь родителям. Я не могу представить, что они пережили. Меня в дрожь бросает от этих мыслей.

Сима стала врачом. Мы встречаемся с ней в поликлинике, которую она возглавляет в статусе заведующей после многих лет работы терапевтом. Выбор медицинской карьеры связан с катастрофой, с тем, что в детстве она увидела работу врачей изнутри?

— Конечно, — отвечает она. — Тогда я не понимала медицинские аспекты их работы, но видела ежечасное, ежесекундное присутствие людей. Я видела медсестёр, которые, отпахав смену, сидели со мной допоздна... Для меня это были небожители. Мне действительно становилось легче, и я видела, что для них это не просто ремесло: они вкладывали душу. Я часто возвращаюсь к той ситуации и проецирую ее на своих пациентов. Болезнь никому счастья не приносит, и, если я могу помочь, я должна помочь. Да, есть усталость, есть бытовые проблемы. Но они были и у тех врачей, и если бы они пожалели тогда сил, что бы было со мной? Вот о чем я думаю.

Сима — пример того, как рождается цепочка взаимопомощи, которую она стремится передать дальше по эстафете. Она до сих пор с огромной благодарностью вспоминает всех друзей и одноклассников, которые поддерживали её на всём пути.

— Сын спросил меня: мама, а ты выпала из социума? Ведь тебя не было целый год. А я подумала, что ничего подобного не ощущала: да, было тяжело, но я никуда не «провалилась». Одноклассники звонили мне каждый день с почты — телефоны тогда были не у всех.

Два месяца Сима провела в Лондоне, где врачи восстанавливали подвижность ноги. Даже через два года после трагедии, в 1991 году, она могла передвигаться лишь на костыле, или прыгая на второй ноге. Английские врачи ускорили восстановление нервов с помощью специального лонгета.

— Мы даже встречались с Маргарет Тэтчер вместе с врачами, которым она выразила благодарность. Врачи хотели помочь детям, невзирая на границы и незнание языка, и даже если в этом был и какой-то элемент расчёта, могу сказать, что к нам они отнеслись со всей душой. Для меня самым важным в этой поездке была психологическая реабилитация: я вернулась счастливым человеком. Это было чудом!

Сима рассказывала свою историю журналистам неоднократно и, наверное, устала повторять. Достает ли повышенное внимание?

— Поначалу я соглашалась на все интервью, чтобы рассказать людям, как коротка жизнь и как в любой момент может случиться то, от чего никто не застрахован. И у меня была такая огромная благодарность всем людям, что хотелось её как-то выразить. Но потом... Конечно, всё это уже много раз обговорено, и я всё чаще отказываюсь от интервью, потому что есть множество людей, у кого горя больше, — расскажите о них. Мы перешагнули через это.

Потом, подумав, Серафима добавляет:

— Помнить надо, потому что новые трагедии происходят от забывчивости. За несколько часов вокруг места аварии был сильный запах газа, но этому не придали значения. Да, это трагическое стечение обстоятельств, но это и халатность, которой можно было избежать. Я часто думаю: не дай бог, повторится опять... Будут ли готовы наши больницы принять такое количество пострадавших? А закопать могилы и кинуть поверх новые рельсы несложно. Сложно избежать.

Неужели человеческая память настолько плоха, что для её оживления нужны очередные непоправимые трагедии, войны или катастрофы? Или как минимум шокирующие материалы вроде этого?

О катастрофе страна узнала из репортажа спецкора центрального телевидения