Александр Маршал, певец, музыкант, заслуженный артист РФ: «Кризис среднего возраста меня миновал!»

В начале 90-х Америка познавала Россию через группу «Парк Горького». Первый студийный альбом группы потряс международные чарты, были растиражированы миллионы копий. Спустя годы лишь одному экс-солисту легендарного «Парка Горького» удалось сделать поистине головокружительную карьеру на родине – Александру Маршалу. О том, почему распалась группа, что его связывает с военными и какие чувства у него вызывают небритые мужчины, артист рассказал в эксклюзивном интервью нашему корреспонденту.

– Александр Витальевич, итак, расскажите, как же вы, сын военного летчика, решили стать артистом?

– А я ничего не решал, само собой так случилось. Когда мне было года три, я частенько брал какую-нибудь дощечку, садился на табуреточку, закинув ногу на ногу, делал вид, что играю на гитаре, и пел песню, которую вы навряд ли знаете: «Я трогаю русые косы, ловлю твой задумчивый взгляд…» Эту песню во времена своего детства я постоянно слышал из радиоприемника. В такие минуты бабушка бросала все, на глазах у нее выступали слезы умиления и она произносила: «Ну, все понятно…» Она уже тогда знала, что моя жизнь будет связана с музыкой.

– И тем не менее, вы поступили в летное училище, собирались стать штурманом…

– Потому что у меня не было выбора. Мой отец был военным летчиком, меня всю жизнь окружали такие же военные летчики, его друзья. Так что пилоты и самолеты были обыденной составляющей моей жизни, и иного пути я себе не представлял. Знаете, если б не музыка, я, наверное, все-таки стал пилотом.

– Кто-то у вас в семье еще обладал музыкальным слухом?

– Все! Мой дед был командиром казачьей сотни, для него война закончилась в 1945 году в Вене. И оттуда он привез красивейший аккордеон и две скрипки, которые мы с братом привели в негодное состояние. Мой папа отлично играл на аккордеоне, а мама очень хорошо и красиво пела. Мы, кстати, обязательно устраивали маевки: на майские праздники выезжали семьями в лес, родители брали с собой еду, расстилали на траве плащ-накидки, пилоты разливали спирт... У меня даже фотография есть, где я на такой маевке сижу и жую какой-то огурец, а рядом батя играет на аккордеоне. Он очень здорово исполнял частушки-нескладушки, причем не с очень нормативной лексикой. В такие моменты нас, детей, отправляли погулять подальше, заняться какими-нибудь активными играми. Я делал вид, что уходил, а потом потихоньку возвращался и запомнил все отцовские частушки. Могу спеть. Хотите?

– Да.

– Ага, щас! (Смеемся. – Прим.авт.)

– Александр Витальевич, вернемся к теме вашей музыкальной карьеры. Итак, вы могли стать военным. Почему же не стали?

– Я понял, что это не мое. Поэтому на втором курсе решил забрать документы из летного училища. Реакция родителей на это сообщение была разной: мама сразу ударилась в слезы, а отец остался спокоен. Он только сказал: «Уходи, авиация не любит случайных людей!». И я ушел. С тех пор мои мысли были заняты только музыкой. Меня, благодаря этому, даже кризис среднего возраста миновал! Может быть, он и был, но проскочил мимо. Я мог выйти на сцену и дать четыре концерта за вечер, не спав всю ночь. Сейчас я бы умер от такой перенагрузки, у меня бы не хватило сил, а тогда это было совершенно нормально. Шли годы, случались неудачи и знакомства со случайными в музыке людьми.

А потом пришло время знакомства с легендарным Стасом Наминым. Я запомнил это время как совершенно замечательное, несмотря на то, что все происходило в дремучем Советском Союзе, в котором очень многое запрещалось. Например, мужчинам запрещалось отращивать волосы. У меня как раз были длинные волосы, мне приходилось делать хвост, прятать его за воротник и все зализывать так, словно у меня ничего нет. Когда я работал с группой «Аракс», мы были приписаны к волгоградской филармонии и не могли сдать свою программу в Министерство культуры десять раз. Нам открыто говорили, мол, советской молодежи «это» не нужно. Но на самом деле у них просто была установка рубить все подобное под корень. А раз программу не принимали, то ездить было нельзя. То есть у нас не было права выступать, гастролировать и получать официальную концертную ставку.

– Разве нельзя было составить программу из каких-нибудь прекрасных патриотичных песен, а в середине сделать вставку несколько иного жанра?

– Тем и закончилось. Собственно говоря, в Советском союзе у каждого концерта была так называемая «шапка», обязательная часть любой программы – песни о партии, о родине, о войне, о комсомоле и т.д. и т.п. А уже под конец пелось что-то свое.

– Александр Витальевич, расскажите, как образовался «Парк Горького», а то до сих пор крайне трудно разобраться, кто кого позвал и кто к кому пришел?

– Дело было так. Как я уже сказал, многое запрещалось, и очень сложно было создать рок-группу. Когда мне мой приятель Леха Белов в очередной раз предложил: «А давай?!», я в очередной раз возразил. «Как, – говорю, – тебе не надоело биться головой о бетонную стену? Все равно же не получится!» Но он меня вдохновил, заявив, что на этот раз все будет по-другому, мы уедем «за бугор». У Намина действительно была возможность отправить нашу демокассету за бугор. Мы записали такую демонстрационную кассету, там было 8 или 9 песен. Эту кассету Стас отвез в Америку, и она попала к нашему будущему менеджеру, которому из этих 8 или 9 песен понравилась одна – Sometimes At Night. С этой кассетой он поехал к своему другу – главе «Полиграм Рекордз». Эта компания на тот момент сотрудничала с такими звездами, как Джанет Джексон, Скорпионс, Бон Джови. Наш будущий менеджер сказал этому главе: «Послушай, как эти русские поют! На этом можно неплохо заработать!» И так все закрутилось, завертелось. В декабре 1988 года был подписан первый в истории отечественного рока прямой контракт российской группы «Парк Горького» с американской фирмой грамзаписи.

– А почему «Парк Горького»?

– Это тоже Намин предложил. Он сказал, мол, как раз книга Мартина Смита «стрельнула», вот и давайте назовем группу «Парк Горького», вроде бы «в кассу». (Легендарный бестселлер «Парк Горького» в 1981 году сделал Мартина Смита мировой знаменитостью. В основу легло расследование убийства трех человек, трупы которых были найдены именно в парке Горького. Книга была экранизирована в 1983 году Голливудом, что способствовало росту ее популярности. – Прим. авт.)

– Так. И что было потом?

– Потом мы поехали в Штаты. Можете себе представить состояние человека, которого не пускали даже в Болгарию? Когда мы прилетели, нас встречала компания людей во главе с нашим менеджером. Мы вышли из самолета растерянные, смотрим, стоит такой небольшой автобус и шикарный линкольн. Я, конечно, как простой обычный советский человек направился к автобусу, а оказалось, что нас ждал именно лимузин. Мы потом на нем и ездили. Началась работа над произношением некоторых слов. Продюсеры учили нас, как правильно произносить некоторые слова в рок-н-ролле. В принципе, задачи выучить язык перед нами не стояло. Но я почувствовал, что его надо знать. Хотя бы для того, чтобы не стоять как баран, пока другие что-то обсуждают и над чем-то смеются. Вдруг надо мной? Я взял учебник и стал учить по два слова в день. Зато сегодня английский без преувеличения знаю в совершенстве.

– А когда вы почувствовали, что стали знаменитыми, что стали идолами?

– Сразу. После того, как наш клип на песню «Bang» попал в очень жесткую ротацию на MTV. Нас крутили каждые полчаса, то есть сутками напролет. Нас стали узнавать на нью-йоркских улицах. Под колеса нашего лимузина стали бросаться девчонки. Мы объездили всю Америку, собирали большие арены, стадионы на 2-2,5 тысячи мест. Стали выпускать майки, кепки и значки с символикой группы. В общем, мы были в фаворе. Все было сказочно. А потом пришло осознание, что Америка – это страна далеко не грез и не той свободы, о которой мы привыкли слышать, что это вообще страна-колпак. Американцы жили в крутых домах, имели по две машины на семью, но уже тогда все в основном жили в долг.

– Вы потом анализировали, почему получилось только у вас? И так как у вас больше не получилось ни у кого из наших?

– Во-первых, потому что нам повезло, мы оказались в нужное время и в нужном месте. А, во-вторых, мы все-таки не были рядовой группой, мы удивляли. Вы знаете, кто такая Леди Гага?

– Да.

– Я тоже. А вы мне можете напомнить хоть одну ее песню?

– Ммм…

– Вот и я тоже. Все дело в том, что она берет эпатажем. В этом и есть весь смысл шоу-бизнеса – удивлять!

– Почему же «Парк Горького» перестал удивлять?

– Не перестал. Просто эта музыка в одночасье перестала быть популярной. Плюс ко всему наш менеджер, проворовавшись, стал банкротом и исчез из поля зрения. Это очень длинная история и я не могу вам объяснить все во всех подробностях.

– Ну, хорошо, а вы пробовали писать другую музыку, популярную?

– Пробовали. Но оно ведь как: как только ты начинаешь изменять себе, пытаешься подстроиться под что-то, автоматически становишься неинтересным. Не только мы тогда перестали собирать арены и продавать огромное количество пластинок: пострадали «Scorpions», тот же Бон Джови перебрался в Европу. Появившиеся «Nirvana» и «Savage garden» представляли уже совершенно иное направление в рок-музыке. Наверное, нужно делать скидку и на возраст: все-таки рок-музыка – это удел молодых. Мне всегда становится очень смешно, когда я вижу, как наши монстры рока пытаются косить под молодых, носить длинные подкрашенные волосы и пытаются застегнуть упорно несходящуюся косуху на своем животике… С другой стороны, их можно понять: они действительно видят себя только в роке и не представляют жизни без него. Мне бог подарил возможность петь разными голосами, и я благодарен ему за это. Я могу петь лирические песни и тут же врезать так, что мало не покажется!..

– Ну и как вы пережили момент осознания своей ненужности? Болезненно?

– Пережили. Решили уйти не бесславно, а красиво. Сделали акустический сэт, проехали по стране и потихонечку двинули домой.

– На ваш взгляд, уход получился красивым?

– Да. Если бы конец был бесславным, то про группу больше никто и никогда бы не вспоминал. Сегодня я много гастролирую сольно и меня до сих пор спрашивают в разных городах, соберется ли «Парк Горького» еще когда-нибудь вместе. Причем спрашивают не только мои ровесники, но и их дети, и даже внуки! Конечно, если бы мы воссоединились было бы здорово. Мы могли бы хорошо заработать. Да это так. Чего скрывать, группа вообще была создана для того, чтобы заработать. И деньги – это вообще самое главное в шоу-бизнесе. Как и в любом другом бизнесе. В ноябре прошлого года мы собрались вместе в честь 25-летия группы и дали большой концерт в «Крокус Сити Холл». Мы не играли вместе 12 лет. А репетировали тот концерт всего полторы недели. Я вспоминаю зрителей, они каждое слово пропевали вместе с нами… Это было так здорово, что у меня при одном только воспоминании ком в горле встает!

– А на сольных концертах вы поете песни «Парка Горького»?

– Да. И «Bang», и «Moscow calling». Эти песни были рассчитаны на большую аудиторию, на скандирование стадионов. Эта музыка изначально запрограммирована на то, чтобы всколыхнуть большую толпу. И это работает до сих пор.

– А в школе вы учили английский?

– Нет, немецкий. И обычно на уроках иностранного языка я спал. А немка мне говорила: «Ты можешь не учить математику, физику, но язык учи, балда, пригодится!» Я слушал и думал, ну где же он мне пригодится-то?! А потом, когда мы были на гастролях в Германии, жалел о том, что филонил в свое время...

– Итак, Александр Витальевич, в 1998 году вы вернулись в Россию и занялись сольной карьерой. Почему вы не стали выступать как Александр Миньков, а взяли псевдоним «Маршал»?

– Маршал – это не псевдоним, а кличка. Меня с юных лет звали «фельдмаршалом», потому что и на физкультуре в школе я всегда стоял первым, и в училище был правофланговым из-за высокого роста. Потом «фельд» как-то отвалилось и осталось просто «маршал». Когда я занялся сольной карьерой, мы с продюсером решили, что из этого прозвища может получиться звучный псевдоним. Вот и все.

– А почему вы отошли от рока и резко изменили стиль?

– Повторюсь, потому что эта музыка перестала быть актуальной. Я понял: нужно найти какой-то симбиоз, нечто среднее. Побывав на моем концерте, вы поймете, что у меня даже некоторые шансонообразные песни поются по-роковому.

– Но в основном сегодня ваш репертуар – это лирика?

– Да. Мне нравятся такие песни распевные, с красивой мелодией. Я очень люблю Рахманинова, он близок мне своим мелодизмом. Второй концерт Рахманинова – мой любимый. Свой сольный концерт я начинаю с того, что играю отрывок из этого произведения в рок-импровизации. Много военных песен у меня…

– Кстати, вы часто выступаете с концертами в горячих точках. Страшно было когда-нибудь?

– Разумеется. Как-то у нас был концерт прямо на аэродроме, окруженном горами, где полно вражеских снайперов. И мне ребята предложили: «Если ты себя неуютно чувствуешь, давай мы тебе бронежилет дадим». Я отказался, не знаю, почему. Ближе к вечеру стали готовить сцену. Мы привезли с собой звуковую аппаратуру, а световой не было. И я ребят спрашиваю: как, мол, быть, сейчас стемнеет, а как же свет? Они отвечают: свет будет. И вот я выхожу на сцену, один, и они включают огромный аэродромный прожектор, который вдоль полосы светит, когда туман. Включили – и я понимаю, что ни черта не вижу: меня видят, а я – никого! «Какая же я отличная мишень!» – подумал с тихим ужасом, вспоминая о бронежилете и понимая в то же самое время, что тут уже никакой бронежилет не поможет. Оставалось только уповать на Господа Бога. И как говорится, пронесло. Но страшнее всего мне было в 1994 году в Лос-Анджелесе, когда там случилось землетрясение в 9 баллов. Трясло так, что я не мог встать с кровати. Мимо меня пролетел магнитофон в угол и разбился. Я думал, что все разрушится. Вот ничего страшнее в своей жизни я не видел и не испытывал больше такого ужаса никогда.

– И все же вы любитель экстрима, о чем заявили сами же в одном из своих интервью…

– Экстримом ваши коллеги журналисты назвали мои три прыжка с парашютом. Экстрим предполагает опасное происшествие, этого у меня не было.

– Считаете, журналисты много лгут?

– Не лгут – преувеличивают. многие из них не в курсе того, что происходит на самом деле. А еще у них есть склонность к негативу. Это они вечно пририсовывают знак «минус» к современной армии, к современной полиции. Я являюсь членом общественного совета министерства обороны и членом общественного совета следственного комитета. По долгу своего членства с выступлениями езжу по городам и весям матушки России и вижу, что все у нас не так, как о том пишет пресса.

– Вы патриот?

– Да, я очень люблю Россию.

– А в сыне своем вы тоже воспитываете патриота?

– Нет. Артем вообще вырос практически без моего участия, его воспитывала жена Наташа, пока я ездил по стране. Могу сказать одно: я ни разу его не ударил. Знаете, меня самого ведь особо никто не воспитывал. Мама иногда поддавала. А папа… Во-первых, я его мало видел, потому что он много работал, летал. Но мне и не нужно было, чтобы он меня чему-то учил. Я просто видел, как он живет. Главное ведь пример! В этом и есть суть воспитания. А «дать леща», угрожать ремнем – по-моему это не действует. Ремнем человечность не вобьешь.

– Александр Витальевич, вы один из тех исполнителей, которые всегда выглядит безупречно, с годами ваша харизма становится только сильнее…

– Говорите, говорите! (Смеется.)

– … вам 55, но вы всегда подтянуты, бодры и гладко выбриты…

– Это я опять же пример с отца взял: он всегда гладко брился, я никогда не видел его со щетиной. Некоторые уверены, что трехдневная щетина придает шарма. Я не хочу никого обидеть из тех, кто носит такую штуку, но лично у меня сразу возникает ощущение, что человек просто давно не мыт, мне хочется взять его, помыть и побрить!

– А что вы думаете о тех наших артистах, которые безупречно выглядят, но не вполне безупречно поют? Что важнее – хорошо выглядеть или хорошо петь?

– Все должно быть в комплексе, я думаю.

– Как-то в интервью вы сказали, что на эстраде сегодня нет здоровой конкуренции…

– У нас действительно ее нет. Когда мы с «Парком Горького» работали в США, там эта конкуренция чувствовалась, потому что мы собирали толпы, были самой продаваемой группой. А у нас сегодня каждый занимает свою нишу. Зрители, которые ходят на концерты Димы Билана, не придут на мои. Какая же между мной и Димой может быть конкуренция?

– Каковы, на ваш взгляд, критерии успеха?

– Не знаю. Наверное, упорно заниматься чем-то одним. Тогда только ты получишь признание. Нужно бить в одну точку. Кулаком. Когда очень долго бьешь в одну точку, то можно даже бетонную стену через какое-то время пробить. Я когда-то служил в рядах советской армии, напротив нашей казармы располагался стройбат и у них там висел плакат, на красном фоне было написано огромными белыми буквами «Бери больше, кидай дальше». И вот этот девиз врезалась в мою память навсегда. Я стараюсь ему следовать. Фраза означает, что нельзя делать что-то вполсилы. Если уж ты занимаешься чем-то, надо заниматься этим самоотверженно и до конца. А то, как ты будешь при этом выглядеть, будет зависеть прежде всего от твоего внутреннего состояния.

– Каково ваше внутреннее состояние на сегодняшний день, Александр Витальевич?

– Я на волне позитива! Все отлично! Кругом весна! Мне нравятся все времена года, но больше всего я люблю весну, когда появляются первые листочки. Чувствую себя школьником, у которого скоро летние каникулы!