«До сих пор болит»: рассказ уфимки о том, как ее травили в школе и даже родители не могли помочь

За последние пару недель появляется всё больше новых сообщений о случаях буллинга в школах. Сначала уфимские пятиклассники все вместе затравили мальчика и его отца, затем — видео из Мелеуза, где восьмиклассник нокаутировал другого школьника, который якобы «его провоцировал». Эксперты считают, что такие случаи нужно изучать, чтобы избежать их в будущем. Но школа рано или поздно уйдет в прошлое, а последствия буллинга — не всегда. Автор рассказа — 22-летняя девушка, которая из-за буллинга до сих пор видит школу в кошмарах. Мы публикуем ее воспоминания целиком.

«Мне говорили не вестись на провокации, но

13-летнему

ребенку сложно это понять»

В школе меня не слишком принимал коллектив. Может, проблема была в мягком характере, интересах или в том, что моим родителям было уже за 50, когда я начала учебу. Насмешки над внешностью и «старыми» родителями преследовали меня до конца школы, и я даже к ним почти привыкла. Но среднее звено превратилось для меня в настоящий кошмар.

В 6-м классе к нам пришла девочка, назовем ее Маша (имя изменено. — Прим. ред.). У нее были какие-то проблемы в семье, она всё время огрызалась и, по слухам, общалась с не очень хорошей компанией. Я пыталась с ней подружиться, но попытка провалилась. Поначалу в мой адрес летели словесные оскорбления, на которые учителя не обращали большого внимания. Более того, как же так — если пожалуешься, одноклассники назовут тебя ябедой и будут унижать еще сильнее. Я не была сильной, быстрой и спортивной, так что решила затаиться.

Классе в восьмом начались более серьёзные проблемы, чем обычные «обзывательства» — Маша не только отнимала у меня вещи и бегала по всей школе, но и начинала распускать руки. Щипаться, кидаться предметами, тряпками... Учителя пару раз делали ей замечания, и на этом всё. Отмечу, что с той девочкой проблемы были не только у меня, она задирала многих. Видимо, здесь сыграла злую шутку моя низкая самооценка.

Когда я в слезах пыталась не первый раз за день догнать Машу и вернуть свои вещи, меня останавливала учительница и говорила, чтобы я не велась на провокации. Но в 13–14 лет ребенку сложно осознать саму концепцию провокации. Я пыталась ответить на агрессию в адрес меня и моих родителей.

Как я сказала, родители у меня были пожилыми. Я старалась беречь их и не говорить о проблемах в школе, чтобы из-за меня они не чувствовали себя виноватыми. После первой потасовки в раздевалке я всё-таки решила рассказать о буллинге маме. Она действительно пыталась меня защитить. Когда я отказалась идти в школу, потому что мне было страшно, она пошла разговаривать с учителями и завучем.

Как можно догадаться, после вмешательства взрослых стало лишь хуже. Маша и несколько других детей поняли, что меня легко можно задеть за живое и продолжили подкалывать меня, подстерегать возле раздевалки. Будучи слабым ребенком, который не мог постоять за себя, я не знала, куда деть накопившуюся невысказанную обиду. Тогда я впервые столкнулась с аутоагрессией (активность, нацеленная на причинение себе вреда в физической и психической сферах, с точки зрения психоанализа относится к механизмам психологической защиты. — Прим. ред.). Уже тогда я понимала, что это очень плохой и опасный путь, но другого выхода я не видела.

Школьный психолог был, но поймать его и получить помощь было почти невозможно. Учителя, родители — все говорили одно и то же, что мне «просто не нужно обращать внимание, если меня пытаются обидеть». Но это не работало.

Апофеозом стал один из уроков физкультуры. Я оказалась втянута в привычную словесную перепалку в раздевалке с бетонными стенами противного голубого цвета. На этот раз я пыталась постоять за себя и ответила на одно из оскорблений. Тогда Маша на меня набросилась, выкручивала руки, царапалась, щекотала. Через мгновение я оказалась на полу и толком ничего не могла разглядеть. Почувствовала лишь сильный удар в солнечное сплетение (до сих пор болит, когда сильно переживаю).

Она била туда, где не оставалось синяков. Остальные одноклассницы молча наблюдали за этим. В конце концов, зашел учитель физкультуры и — внимание! — попросил нас не шуметь. Его не волновало, что на уроке идет драка. Его волновал шум.

В тот день я попыталась убежать из школы без верхней одежды. Но туда пришлось вернуться, уже с мамой. Втроем, с моей мамой и мамой Маши мы пошли в полицию. Там взрослые мужчины несколько часов задавали мне одни и те же вопросы, а ее мама мне сказала: «Ты же сама ее обзывала и провоцировала, вот она и набросилась». Взрослые нашли простой выход — в их глазах виноватой была не та, кто первая начала драку, а та, кто ответила на оскорбление в свой адрес.

Как сейчас помню, мне было тяжело рассказывать сотрудникам эту историю. Я плакала, просила, чтобы Машу перевели в другой класс, а ее мама утверждала, что это я должна уйти. После того как «допрос» был закончен, сотрудник подошел к нам с мамой и сказал: «Знаете, я, конечно, всё записал, но ход этому делу мы не дадим, не хочется портить [Маше] жизнь».

По возвращении домой со мной долго никто не разговаривал. Мне было обидно: я не понимала, почему сотрудник полиции сказал мне именно такие слова. По его логике, думала я тогда, мне жизнь испортить было можно. И стало хуже — после этого случая Маша с другими одноклассниками смеялась надо мной, мол, «я ее засужу», а в конце года ушла в другую школу.

С тех пор, как агрессор исчез, мне стало немного легче. В школе были и другие подобные случаи, много лет я думала, что проблема действительно была во мне, пока не начались студенчество и работа. Спустя практически девять лет ни в одном коллективе я не сталкивалась ни с чем подобным.

Школьный буллинг — это жестокая вещь, от которой страдают максимально незащищенные дети, а поддержка взрослых зачастую ограничивается фразой: «Просто не обращай внимание» — и профилактическими беседами, которые в мои школьные годы не имели вообще никакого эффекта.

Что до меня — уже будучи взрослым человеком, мне удалось хоть немного проработать все комплексы, которые породили во мне такие случаи, в том числе и бесконечное обвинение себя во всех грехах. Избавиться получилось и от аутоагрессии, а вот тревожность и панические атаки по-прежнему со мной.

Как можно было избежать такого положения дел? Я не знаю. Тут я придерживаюсь, что все проблемы идут от семьи, как в случае с агрессорами, так и с жертвами. Дети вряд ли понимают, что за счет других самоутверждаться нельзя, а отсутствие или чисто номинальное наличие школьного психолога в учебных заведениях только усугубляет ситуацию.

О случившемся до сих пор вспоминаю с дрожью, и на ум приходит только то, что в школьной среде никому не хочется брать на себя ответственность. Родители боятся учителей, учителя — родителей и администрации, дети боятся друг друга и всех сразу. В моей школе были хорошие учителя, но, возможно, они сами не знали, как с таким справляться.

Сейчас я думаю, что в таких случаях есть два пути: предать историю как можно большей огласке или просто перевестись в другую школу. Но в первом случае всё может обернуться еще большей травлей (надеюсь, это не всегда работает именно так), а во втором начинает срабатывать собственная гордость — почему ребенок должен «убегать» от проблемы?

Хотя сейчас я жалею, что не перевелась тогда. Может быть, именно «побег» предотвратил бы появления большого количества вопросов к самой себе и окружающему миру. Мне кажется, что случаи буллинга случались бы намного реже, если бы во всех школах у детей была возможность ходить к школьному психологу и делиться с ним своими переживаниями насчет самооценки и агрессии.