Игорь Ермолаев, адвокат: «Защитник – это реальное трезвое сомнение»

На протяжении истории России власть по-разному относилась к адвокатам. В 1698-м, увидев в Англии «законников», Петр I удивился и заявил, что в его царстве такие люди не нужны. Екатерина II придерживалась той же позиции. В том, что России не нужны адвокаты, был уверен и император Николай I. Однако профессия защитника в той или иной форме существовала, начиная с ХV века, и временами была очень востребована.

Расцвет адвокатуры произошел после судебной реформы 1864 года. Затем революция и репрессии вновь разрушили отечественную адвокатуру, и лишь спустя десятилетия Россия смогла вернуться к прогрессивным завоеваниям прошлого. Впрочем, до истинной демократизации судебной власти нам еще далеко, считает адвокат Игорь Ермолаев.

– Сейчас принято очень много говорить о правовом государстве. Как вы считаете, наше государство можно назвать таковым?

– В данном случае мы должны говорить о законах, на которых основано государство. У нас довольно много законов, которые декларируют этот статус. Во второй половине президентства Ельцина в нашей стране прошла глобальная реформа: в частности, был принят новый УК, новый УПК, ГК, изменены АПК, АК. Изменения строились на основании Международной конвенции о защите прав и свобод человека и Конституции, с использованием опыта тех стран, которые мы называем демократическими и на которые стараемся ориентироваться. Ключевым тезисом в них было: «закон един для всех, закон не может быть изменен под конкретную ситуацию или человека, закон превыше всего, закон защищает гражданина».

Естественно, наша российская специфика наложила отпечаток даже на эти прогрессивные законы в виде различных ограничений, уменьшений, урезок. А в последнее время практика применения в судах, в ответах гражданам на обращения сузила их правовой смысл и трансформировала их. Обращение человека в государственный орган или в суд сегодня не гарантирует защиту его прав априори и даже саму четкую безотлагательную процедуру. В какой бы орган вы ни обратились: администрацию, пожарную охрану, прокуратуру, – ответ будут готовить месяц, есть в этом необходимость или нет. Если вы скажете, что по Конституции вам должны ответить немедленно, вам ответят, что они в своей деятельности руководствуются не Конституцией, а приказом, или инструкцией, или каким-то распоряжением, локальными актами. Происходит подмена закона, его размывание и искажение истинного смысла. Это, на мой взгляд, основной тормоз в развитии правового государства.

– То есть мы живем не по законам, а по локальным актам?

– Мы должны, мы хотим жить, и мы в своих обращениях руководствуемся Конституцией. Как и положено законопослушным гражданам, живем по тем законам, которые нас касаются. Но государство отделило граждан от чиновников. Для граждан есть законы, а чиновники подчиняются своим внутренним инструкциям. Получается, что для граждан требования созданы одни, а для чиновников другие. И что самое парадоксальное: при требованиях, предъявляемых к гражданам, чиновники обладают безграничной властью, а при предъявлении требований к чиновникам граждане испытывают значительные затруднения.

– Если человек обращается в суд – есть ли у него гарантия, что будет вынесено справедливое решение?

– Здесь две стороны вопроса. Первая – чисто теоретическая, она уже лет 30 обсуждается в юридической литературе. Вопрос заключается в том, на основании чего суд должен принимать решение: на основании закона или на основании справедливости.

Закон формирует общие понятия и устанавливает ограничения на совершение каких-либо действий. На мой взгляд, справедливость должна присутствовать при определении размера наказания или размера ущерба, подлежащего взысканию. А при определении виновности руководствоваться необходимо исключительно нормами закона. В противном случае это будет избирательное, то есть незаконное правосудие.

– Судейский произвол у нас существует?

– Смотря что понимать под судейским произволом. Выход за законом установленные сроки рассмотрения – это произвол? Я считаю, да. По крайней мере, Европейский суд по правам человека рассматривает это как произвол и признает действия государства в этой части незаконными и взыскивает компенсации в отношении пострадавших. К судейскому произволу можно отнести любое отклонение от требований закона, которое позволяет себе судья.

– Граждане нашей страны часто подают иски в Европейский суд?

– Мы там одни из рекордсменов. То, что жалоб из нашей страны так много, говорит о несовершенстве российской судебной системы. Многочисленность рассмотрения дел в Европейском суде в отношении России, я считаю, свидетельствует о том, что, с одной стороны, граждане нашей страны стали настойчивее отстаивать свои права. В то же время большинство дел могли быть разрешены и внутри России, без вмешательства международных судов. И здесь мы вновь возвращается к теме судебного произвола, справедливости и равноправия сторон.

– Какими качествами, на ваш взгляд, должен обладать адвокат – и личными, и профессиональными? Обязательно ли быть порядочным, иметь определенные нравственные принципы?

– Адвокатура – это некоммерческая организация, основанная на принципах саморегулирования. Есть закон об адвокатуре, и он, устанавливая основные принципы деятельности, позволяет адвокатам быть самостоятельными. Мы сами устанавливаем правила, по которым собираемся существовать, принимаем в свои ряды, рассматриваем жалобы на адвокатов. Ни следователь, ни прокурор, ни чиновник не может уволить, отстранить или наказать адвоката, как бы им этого ни хотелось. Только так можно уверенно и настойчиво отстаивать права своего клиента на следствии и в суде.

Принципами деятельности адвокатуры должны являться открытость, доступность и понимание целей и задач, которые перед нами стоят.

У нас имеется законодательство об адвокатуре, и есть кодекс адвокатской этики (кстати, он тоже является внутренним, распространяется только на адвокатов) – это такой кодекс чести. Основные требования – уважение и максимальная помощь тем людям, которые к тебе обращаются. И очень жирно выделено понятие адвокатской тайны, которую, наверное, можно сравнить только с врачебной тайной. Это необходимость и реалии профессии. Очень много конфликтов происходит на этой почве между следователями и адвокатами.

– Запрашивают сведения, которые могу повредить клиенту?

– Не то что запрашивают – приходят с обысками и изымают эти документы. И даже привлекают адвокатов за противодействие следствию. Хотя, получая какие-то сведения от клиента, адвокат не имеет права разглашать их в суде без его согласия. Даже если в них содержится информация о преступлениях. Само обращение человека к адвокату является адвокатской тайной.

– На каких делах вы специализируетесь?

– В основном это большие нестандартные дела: сложные уголовные дела, особо тяжкие или большие экономические преступления, споры акционеров.

Особо тяжкие преступления и большие экономические споры – это неочевидные дела. Это не тот случай, когда человека поймали с пистолетом у трупа. Как правило, подозрение строится на смутном предположении следователя и заключается во фразе: мы считаем, что ты убил или украл. В этом случае надо доказывать как виновность, так и невиновность лица. Именно в этом и заключается интерес в профессии.

– В случае с уголовными делами приходится защищать преступника. Защищать виновного человека так же легко, как невиновного?

– Адвокату по большому счету неважно, виновен или невиновен человек. Тем более что на первоначальной стадии расследования не всегда возможно установить, виновен человек или нет. Вина устанавливается судом, то есть в самом конце нашей работы.

Защитник не утверждает о невиновности. В отличие от обвинителя, который уверен в обратном. Защитник – это реальное трезвое сомнение. Человек, который разумно сомневается в достоверности и подлинности доказательств, собранных гособвинением. И эти сомнения он приносит в суд.

К сожалению, в отличие от других стран роль наших адвокатов сужена до минимума. Мы не можем ни собирать доказательства, ни представлять их. У нас есть специалисты, которым это интересно и которые это делают. Но законодательство сводит их работу на нет. Даже если вы найдете доказательства невиновности, суд и следствие вправе не принять их. Следователь не обязан собирать доказательства невиновности. Фактически основой оправдательных приговоров являются не доказательства невиновности лица, а то, что следствие не смогло доказать виновность или эти доказательства оказались неубедительны.

– Но ведь это неправильно…

– Тогда мы должны поговорить, почему именно таким образом сформулированы законы и почему именно по такому пути идет государство. Я вижу здесь только одну причину – слабость. Государство не уверено, что, предоставив равные права обвинению и защите, оно сможет выиграть эти процессы.

– То есть обвинение у нас в привилегированном положении?

– Не просто в привилегированном – это небо и земля. Защита является обязательным, но формальным элементом. Чем быстрее мы сравняем стороны обвинения и защиты, тем более справедливыми у нас будут судебные решения. И судьям не надо бояться их выносить. Сейчас судья находится под давлением. Следователь собрал доказательства, прокурор подписал обвинительное заключение, половина государства говорит, что человек виновен, а один человек должен взять на себя смелость заявить, что вины нет. Сама ситуация вокруг этой должности складывается такая, что ни о какой независимости не может идти и речи. И это основная проблема и основная цель необходимой судебной реформы.

– А у вас были дела, в которых приходилось доказывать невиновность?

– Были, причем изначально абсурдные. Изначально было понятно, что никакого состава преступления там нет и быть не может. Однако они прошли полный цикл следствия и обжалования. Например, мужчина написал заявление о том, что его бывшая жена украла у него часть имущества. Абсурдность в том, что у мужа с женой совместное имущество. Если вы владеете имуществом в равных правах, как вы можете его украсть?

Я в течение полугода пытался донести это прокурору района, прокурору города, прокурору республики... Все просто отписывались: все законно. Я как разумный человек считал, что хотя бы суд разберется в этом... Было вынесено два обвинительных приговора! Ее признали виновной, арестовали собственность, она прошла все круги ада, потеряла здоровье. И только в третий раз, когда мы через надзор отменили обвинительный приговор, она была оправдана. Это все происходит в нашем прекрасном городе. И вы думаете, кто-то из следствия, из прокуроров понес за это наказание? Все получили повышение.

Еще одна категория уголовных дел – экономические преступления, мошенничество,взятки и так далее. Для государства мошенничество – это как палочка-выручалочка, потому что под мошенничество можно подогнать любые действия предпринимателя. У нас есть гениальное постановление Верховного суда РФ, которое говорит о том, что любой гражданско-правовой договор, исполненный не вовремя, – это мошенничество.

У нас в Уфе возбудили дело в отношении очень известного московского юриста. Его судили за то, что он, в соответствии с вексельным законодательством, оформил вексель к предъявлению и обратился с исковым заявлением о взыскании вексельной задолженности в наш арбитражный суд. Вот это признали мошенничеством и дали ему за это шесть лет.

– Шесть лет за то, что он хотел забрать свои деньги?

– Да. В этом усмотрели уголовно наказуемое деяние. Если исходить из тезиса, что приговор или решение суда имеют силу закона и должны исполняться всеми, то получается, что обращение в арбитражный суд с исковым заявлением является преступлением.

Проблема не в том, кто и почему возбуждает эти дела. Понятно, что возбудить их можно разными способами. Колоссальная проблема – почему эти дела проходят через суд? Ведь суд, казалось бы, не заинтересован в этом, он не находится в одной упряжке со следователем и оперуполномоченным.

Специфика работы должностных лиц – обязанность составлять протоколы. И если они не будут их составлять, будет считаться, что они неправильно и неграмотно работают. Суд не должен составлять эти протоколы, он должен рассматривать их доказанность и обоснованность. Он не имеет права не сомневаться в достоверности написанного в протоколе. Тем более когда сторона, в отношении которой они составлены, не соглашается с этим. А у нас суд объединяется с гособвинением и начинает долбать этого обвиняемого: как это, ты еще не признаешь вину?

Система госуправления построена таким образом, что виноват всегда гражданин Российской Федерации. Если на вас составили административный протокол – виноваты вы. Никто никогда не заподозрит, что лицо, составившее этот протокол, специально написало что-то неправильно.

– Что бы вы сделали, будь вы председателем Верховного суда?

– Будь я председателем Верховного суда, я бы элементарно сначала сделал раздевалки или поставил вешалки в судах. Мне крайне абсурдно смотреть, когда судья сидит в мантии, а вы заходите в шубе и шапке в его кабинет и начинаете раздеваться. В нашем Верховном суде только полтора года назад появилась гардеробная. Если перефразировать известную мудрость: «Суд начинается с вешалки».

– А генпрокурором?

– Вопрос политический. Чтобы изменить правоприменительную систему, нужно изменить те принципиальные подходы, которыми оценивается деятельность правоохранительных органов. На сегодняшний день придумана огромная система статистических данных. Как должен работать в этой системе участковый, если от него требуют определенного количества составленных протоколов? Он идет во двор и хватает местных забулдыг. Причем он прекрасно понимает, что составляет на них протоколы за несовершенные правонарушения. И вот с этого этапа рушатся все принципиальные задачи, которые стоят перед правоохранительной системой. Она сразу становится полукриминальной. И, как мы видим, в демократические времена нашей России ничего в этой системе не меняется. Даже те изменения в законодательстве о милиции, которые пытается внести президент, не меняют ее.

– Они меняют название.

– Название, форму, цвет – всю внешнюю атрибутику, но не внутреннюю сущность и внутреннюю организационную систему. Следственный комитет с таким трудом сейчас пытается протащить проверенную в других странах систему разделения оперативной службы милиции и службы расследования – но не может же. Собрали только прокурорскую часть, но из милиции, ФСБ, наркоконтроля она не ушла.

Почему происходит этот беспредел во время предварительного следствия? Потому что оперативная служба, которая раскрывает преступления, и следователь, который собирает доказательства, – одно и то же. И если следователь выявит отсутствие доказательств виновности, он должен подвести свое подразделение, прийти к общему начальнику и сообщить, что дело возбудили зря. Оперативной работой и расследованием должны заниматься разные структуры, тогда будет объективность.

– А кто должен изменить то, что у нас не так?

– Любое должностное лицо, которое имеет право законодательной инициативы. Любой диалог нормален, если это диалог, а не приказ. Это правильный путь, в отличие от того, когда с высокой трибуны один человек говорит: это должно быть так, и все бегут выполнять.

– Но диалога нет...

– По крайней мере, мы его не видим. У нас абсурдность ситуации доводится до максимума. Взять последнюю инициативу президента, когда он внес изменение в УПК, по которому предпринимателей за экономические преступления нельзя арестовывать на время предварительного следствия. И что вы думаете: когда этот закон начинает применяться, Верховный суд РФ выносит разъяснения этих изменений. И оказывается, нельзя арестовывать только тех предпринимателей, которые вели законную деятельность. А как согласуется возбуждение уголовного дела в отношении предпринимателя, который вел законную деятельность? То есть одним росчерком пера перечеркнута инициатива: можно всех сажать, ничего страшного.

– Кого сегодня чаще вам приходится защищать?

– Тех, кто занимается бизнесом и боится потерять созданное годами.