«А может, мой сын жив?» Почему родители по всей России до сих пор ждут детей с чеченских войн

— Когда Алёша пропал, я сорвалась и поехала на Северный Кавказ. Нашла часть, где он служил. Несколько дней я ходила и расклеивала по столбам фотографии сына, расспрашивала местных. Но никто ничего не видел и не знал. Мне сказали, что его отправили в лес за дровами и он пропал, но никакого леса в окрестностях блокпоста и близко не было, — рассказывает Наталья Михайловна Злобина, мама сержанта Алексея Злобина, пропавшего без вести во вторую чеченскую.

Имя ее сына выгравировано белым на мемориале «Черный тюльпан». Родители Алексея сначала были против. Ведь для этого им пришлось согласиться с тем, чтобы сына официально признали погибшим. В итоге суд решил, что 19-летний сержант Злобин погиб при исполнении воинских обязанностей. Но мать и отец ждут его до сих пор. Ни тела, ни останков их сына никто не нашел, поэтому у родителей осталась надежда.

Такой же надеждой много лет живут еще более 200 российских семей. Среди всех регионов России печальный антирекорд поставила Свердловская область. За две чеченских войны там пропавших без вести больше всего. До сих пор не найдены 16 человек. Целый взвод юных ребят, от которых остались только фотографии и память. Наши коллеги с E1.RU рассказывают, как идут, а вернее, не идут поиски.

«Нужно найти сына, чтобы война закончилась и для нас»

Наталья и Владимир Злобины из небольшого уральского села ждут возвращения сына двадцать лет. Алексея призвали в 99-м, после окончания техникума. Он хотел быть профессиональным военным. Готовился к поступлению в военное училище, тренировался. В просторном доме Злобиных до сих пор остались самодельные тренажеры старшего сына. Родители вспоминают, при поступлении сына спросили: «Зачем тебе училище, от армии откосить хочешь?» Алексей вопроса не понял, ему показалось абсурдным, как можно прятаться от армии, собираясь связать с ней жизнь.

В военное училище его забраковали, нашли какие-то проблемы с сердцем, зато для срочной службы в горячей точке парня признали годным. После учебки Алексей в звании сержанта был отправлен в мотострелковую часть, в Северную Осетию.

Сержант Злобин писал родителям, что служить ему нравится и всё у него хорошо. Сейчас ни одного письма от сына у Владимира и Натальи не сохранилось, их изъяли следователи. Алексей пропал в конце ноября 2000-го, через год после начала службы. К родителям пришла милиция, сказали, сын с сослуживцем сбежали из части, их объявили в розыск как дезертиров. Рассказали обстоятельства исчезновения со слов командира ребят. Их ротный опорный пункт находился на границе Чечни и Ингушетии, рядом с селом Даттых. Командир якобы отправил ребят собирать дрова в лес, в назначенное время они не вернулись. А через несколько месяцев, в феврале, обезглавленное тело рядового, сослуживца Алексея, нашли в русле реки Асса, на территории Ингушетии. Только тогда уголовное дело о дезертирстве закрыли.

Наталья Михайловна, мама Алексея, узнав о том, что сын пропал, сорвалась из дома и поехала на Северный Кавказ искать его. Она расспрашивала местных жителей из ближайшего села, развешивала фотографии сына на столбах и стенах, ходила по госпиталям.

— Когда я приехала на ту самую заставу, откуда пропал сын, никого из его сослуживцев не было, все были в командировках, — вспоминает Наталья Михайловна. — Но самое важное другое — на мой вопрос про лес и дрова ребята-контрактники пожали плечами: «Да вы что, никто туда за дровами никого не отправляет, там заминировано». Да и леса не было видно до самого горизонта.

— Это у них такая была отмазка, — вздыхает, подключаясь к разговору, Владимир Владимирович, папа Алексея.

Алексей уходил служить вместе с одноклассником, вместе попали в одну часть. Родители много лет пытались выяснить у него, что же случилось, куда их все-таки отправили. Но тот уверял, что ничего не знает. Владимир рассказывает:

— Одноклассник Алёши жил по соседству с нами в родительском доме.

Я говорю: «Давай-ка завтра об этом серьезно поговорим». Но он на другой день снова уверял, что ничего не знает. Мы об этой зацепке тут же рассказали в военкомате. Его вызывали, допрашивали. Но ничего он так и не сказал. Может, соврал тогда мне, а может, знает и не говорит. Мы тогда и домой к ним ходили, уговаривали. Родители его нас выгнали, ну не воевать же нам с ними.

Владимир и Наталья приносят и кладут на стол стопку документов за 20 лет. Это копии писем и ответы из разных инстанций: военной прокуратуры, Совета по правам человека при Президенте России, из общественной организации «Миротворческая миссия генерала Лебедя», которая активно занималась поисками пропавших. Все эти годы им приходил один и тот же ответ: пока никаких сведений о вашем сыне нет. Родители писали письма в программу «Жди меня», но в эфир история уральского солдата так и не попала.

Родители Алексея сдавали ДНК. Двадцать лет назад останки погибших свозили в Ростов, в 124-ю лабораторию. Именно туда в вагонах-рефрижераторах привозили обгоревшие, изуродованные до неузнаваемости тела погибших. Там судмедэксперты проводили опознание, идентифицировали погибших, сопоставляли с данными ДНК, которые сдавали родные. Большинство было опознано. Но Алексея среди них не было.

Суд признал уральца погибшим. Родители согласились на это, чтобы младшие сыновья не попали под призыв. По закону у братьев погибшего при исполнении воинской обязанности есть право на освобождение от воинской службы. Отец вспоминает:

— С Алексеем вопрос, служить или не служить, даже не стоял. Конечно, служить! Но младших мы бы просто не отпустили. Хватит.

Нельзя сказать, что государство совсем оставило родителей, потерявших сына.

— Воинская часть шефствует над нами: отправляют в санатории или, если надо, на лечение в госпиталь, спасибо им за это, не оставляют. Но по поискам — ничего, государство нас бросило! — говорит Владимир. — Мы сами ездили на поиски. Но это просто поездки, нас возили на экскурсии, на мемориалы, без сопровождения и шагу нельзя там ступить.

Вот наши говорят, что Чечня не пускает (препятствует поискам). Приезжаем в Чечню, там их начальники говорят: «Ищите, организовывайтесь». Кому верить? До кого достучаться? — спрашивает отец пропавшего сержанта.

В небольшой комнатке Свердловского комитета солдатских матерей на одной из стен — огромная доска с портретами. Это «доска молчания», на ней фотографии уральцев, пропавших без вести за две чеченские войны, которые официально называются не войнами, а операциями.

— Писать про сегодняшние проблемы и достижения в армии, весенние и осенние призывы, неуставные отношения, праздничные парады — это, конечно, важно и нужно, — говорит председатель комитета солдатских матерей Мария Лебедева. — Но наша боль, она вот здесь — на этой стене. И о ней никто не говорит. Вот о чем надо писать! — Мария Митрофановна показывает на доску с 16 портретами.

Несколько лет назад Комитет солдатских матерей Свердловской области обратился в Следственный комитет России с требованием возбудить уголовные дела и начать поиски. Письмо писали активисты комитета, те, у которых в Чечне на войне пропали сыновья. Им пришел ответ с отказом, следователи объяснили: «Не представляется возможным».

В комитете солдатских матерей сейчас аврал: начало весеннего призыва, наплыв посетителей, парни-призывники, их родители. Жалуются на проблемы с медкомиссией, просят помочь. А мы сидим в стороне и вспоминаем о 16 трагедиях 20-летней давности. Лидия Фёдоровна Шушарина, активист комитета, курирует проблему пропавших без вести и их родных. Держит с ними связь, обзванивает, помогает организовать лечение в санаториях или госпитале ветеранов войн.

Лидия Фёдоровна показывает личные дела всех 16 человек, пропавших без вести. Она знает детали пропажи каждого из них, знает их родных:

— Пропал в районе ведения боевых действий, решением суда признан без вести пропавшим… Мама искала. Писала во все инстанции…

Володя Дюльдин… Первая чеченская.

Кубрин Дима. Мама ходила искала его по Чечне. Мама сейчас жива, очень-очень немощная.

Володя Перепелкин. Мама Римма Петровна не раз выезжала в Чечню. Рассказывала, что встречалась с Басаевым и Дудаевым.

…Лидия Фёдоровна читает нам о каждом пропавшем. На последнем листке останавливается. На нем имя: Шушарин Юрий Алексеевич.

— А это Юра — мой сын, — говорит нам она. — Я жду его уже 21 год.

Юрий Шушарин пропал без вести во вторую чеченскую войну. Официально те события называют контртеррористической операцией. На «Черном тюльпане» в Екатеринбурге фамилий погибших в ходе этой операции больше, чем тех, кого мы потеряли в первую чеченскую войну.

Юрий поехал в Чечню по контракту после срочной службы. Был он крепким и здоровым, занимался самбо, карате. Служить хотел, считал это настоящей мужской работой.

— Первый раз пытался уехать в Чечню, когда был срочником, — говорит нам Лидия Фёдоровна. — Помню тот звонок из части от Юры: «Мама, я собираюсь ехать в Чечню по контракту». Нет, говорю, не поедешь.

Юрий демобилизовался, устроился работать в милицию, во вневедомственную охрану. А потом услышал по радио о наборе контрактников. Пришел к маме с уже подписанными документами, поставил перед фактом: «Еду в Чечню». Говорил маме: «Там мои ребята, с которыми я служил, почему они там, а я тут?» Ему было тогда 22 года. Уговоры остаться не подействовали.

Позднее матери так опишут обстоятельства его исчезновения: по заданию командира Юрия и его сослуживцев отправили снимать снайпера. Юра сам был снайпером, ему в сопровождение дали сослуживца, рядового-срочника. Через два дня срочник вернулся один. Рассказал, что был в плену, но его отпустили. А Юрия убили при задержании, когда тот схватился за гранату, хотел подорвать себя и боевиков. Никакого снайпера они тогда не нашли и стали возвращаться к своим. Но попали в засаду. Все это Лидии Фёдоровне сообщили в письме. Тело Юрия так и не нашли.

Спустя 17 лет Лидия Фёдоровна вместе с сыном, младшим братом Юры, нашла того самого сослуживца, свидетеля. Он жил в небольшом поселке в Челябинской области. Лидия Фёдоровна вспоминает ту поездку:

— Мы приехали к нему домой. Я не предупреждала его ни о чем. Но он сразу же в первую секунду понял, кто я. Спросил: «Вы мама Юры?» Пошел в комнату, вынес берет. Сказал, что это берет моего сына, он его хранил. Правда это или нет, не знаю. Возможно, отдал свой. Он был тогда во время нашей встречи выпившим. Рассказывал нам всё, извинялся. Признался, что отец с ним все эти годы не разговаривает. Считает предателем.

— Почему? В чем его вина?

— Не знаю… Через несколько месяцев после нашей встречи позвонила его жена, сказала, что он умер. От чего — я не стала выяснять. Несмотря на то что вроде как всё случилось на глазах у свидетеля, я не могу до конца доверять незнакомому человеку. Что там было на самом деле? Я всё еще надеюсь, что Юра жив.

«Доска молчания»

Алексей Злобин

Старший сержант. Военная часть 3724 мотострелкового батальона. Пропал в ноябре 2000-го на границе Чечни и Ингушетии. Из объяснений командира: вместе с сослуживцем был отправлен на заготовку дров. В назначенное время на блокпост не вернулся. 14 февраля 2001 года тело сослуживца было найдено в реке на территории Ингушетии. Родители, приехавшие на Северный Кавказ искать сына, увидели, что никакого леса поблизости не было.

Венера Касымова

Фельдшер из Верхней Пышмы. Взята в плен зимой 2001 года. Колонна автомашин, в одной из которых ехала Венера, попала в засаду боевиков. Позже среди погибших Венеру не нашли.

Спустя несколько месяцев поступила информация, что женщину взяли в плен, ее удерживает одна из банд боевиков. Сын уральского фельдшера тогда был еще подростком. Наши военные через посредников пытались обменять пленницу на два новых «Урала». Но обмен не удался. Некоторые из боевиков той банды, те, кто остались в живых, осуждены и получили различные сроки. О судьбе медика до сих пор ничего не известно.

Владимир Зайцев

Лейтенант, командир взвода, пропал в первую чеченскую кампанию. Экипажу БТР в составе четырех человек было дано задание вывезти из зоны боев раненого сержанта. Больше экипаж на связь не выходил. Владимир Зайцев посмертно награжден орденом Мужества. Однако мать погибшего офицера, живущая в Екатеринбурге, до сих пор не может добиться, чтобы имя сына было увековечено на «Черном тюльпане». Причина в том, что он призывался из военкомата другого города, где он тогда учился после окончания школы.

Юрий Шушарин

Сержант из Верхней Пышмы. Пропал без вести в 2000 году. Его мама, Лидия Фёдоровна Шушарина, после случившейся беды стала активистом комитета солдатских матерей. Сейчас сама как общественник помогает другим решить текущие проблемы, связанные со службой в армии.

Андрей Рыков

Рядовой Андрей Рыков из Тугулыма был механиком-водителем, служил в печально знаменитой майкопской бригаде, которая в 1994 году штурмовала Грозный и попала в окружение. По словам сослуживцев, Андрей сгорел в танке. Но среди погибших его так и не опознали.

Алексей Стуков

Ефрейтор, командир отделения майкопской бригады. Пропал без вести 31 декабря 1994 года во время штурма Грозного. Алексей пытался выбраться из горящей БМП, но ему в голову попал снайпер. Машина сгорела, тело не нашли.

Александр Вилкин

Рядовой из Талицы. Пропал без вести в 1995 году.

Владимир Дюльдин

Сержант из Качканара. В январе 95-го Владимир Дюльдин был на территории ремонтной базы войсковой группировки под Грозным. На базе не было продуктов, их с сослуживцем отправили в село купить у местных или в магазине. По дороге встретили двух местных жителей, которые предложили продать продукты, пригласили в дом. Когда Дюльдин (с сослуживцем) вошли в дом, на них напали чеченские боевики. Отобрали у Дюльдина автомат и расстреляли его, тело увезли. Сослуживец попал в плен, позже его освободили.

Алексей Епифанов

Матрос-гранатометчик, был призван на Северный флот в батальон морской пехоты. Родом из Верхотурья. В 1995 году роту отправили в Грозный на блокпосты.

Пропал при выполнении боевого задания. Четыре группы по четыре человека в каждой отправили на разведку. В одной из групп не вернулись двое: матрос Епифанов и механик танка. Пропавших искали до наступления два дня, опрашивали местных жителей. Через несколько дней солдата нашли убитым из огнестрельного оружия. Возможно, матрос погиб под обстрелом, тело погребено где-то под обломками одного из разрушенных зданий в городе. У матроса была отличная спортивная военная подготовка, отлично стрелял из всех видов оружия. Участник парада 9 Мая на Красной площади, тогда он нес знамя в одной руке. Сослуживцы уверены, что в плен живым он бы не сдался. Мама Алексея вместе с невестой еще в 95-м пытались найти его в Чечне. Отец матроса умер от сердечного приступа через четыре года после пропажи. Через 14 лет умерла мама, так и не узнав, что случилось с сыном.

Даниил Султанов

История поисков рядового минометчика из Белоярского особенно трагична тем, что мама нашла погибшего сына. Но похоронить не смогла… Даниил погиб в Грозном при взрыве мины. Татьяна Евгеньевна, мама Даниила, приехала в Грозный искать сына. Останки нашли в ростовской лаборатории. Гроб был отправлен на Урал. Дома перед похоронами родные открыли гроб. Но оказалось, что по ошибке из Ростова были отправлены останки другого солдата. У него нашлись родные, он был похоронен в Волгоградской области. А Татьяна Евгеньевна так и не смогла узнать, куда отправили гроб с телом ее Даниила.

Дмитрий Кубрин

Рядовой контрактной службы из Нижнего Тагила. Пропал без вести в первую чеченскую войну. 6 января 1996 года был захвачен в плен боевиками на блокпосту.

Андрей Кузнецов

Рядовой-контрактник из Тавды. Об обстоятельствах известно немного: 14 мая 1996 года пропал без вести из расположения воинской части. Его мама Любовь Ивановна уже устала надеяться.

— Был бы жив, обязательно бы дал знать, — сказала нам она. — Я поставила крестик в оградке, рядом с могилой мужа. Теперь, когда хожу на кладбище, поминаю и мужа, и Андрюшу.

Владимир Перепелкин

Сержант, командир взвода. Призван из Екатеринбурга в 1994 году. Пропал без вести в бою при штурме Грозного. Мама Владимира Римма Петровна много лет искала сына, выезжала в Грозный. Была информация, что сын в плену, уже договорились об обмене. Но всё сорвалось. Больше никакой информации о Владимире не было. Римма Петровна была активисткой Свердловского комитета солдатских матерей, курировала проблему пропавших без вести.

Евгений Кирюхин

Рядовой из Нижнего Тагила. Пропал без вести в первую чеченскую в 1995 году. В боевую машину попал снаряд. Весь экипаж погиб, но останки рядового не были опознаны в лаборатории.

Илья Ткаченко

Младший сержант из Сухого Лога. Пропал без вести в первую чеченскую войну. В январе 95-го был ранен и отправлен в госпиталь с блокпоста у моста через реку Сунко. Пропал по пути вместе с экипажем БМП, который вез сержанта к медикам.

Яков Фогельзанг

Младший сержант из Краснотурьинска. Пропал без вести в феврале 1995-го вместе в экипажем танка в районе консервного завода в Грозном.

Чечня. «Дайте нам найти своих детей живыми или мертвыми»

— Моему внуку сейчас 19 лет. И когда он спрашивает, где его отец, я не знаю, что ему ответить, когда сын пропал, ему было четыре месяца, — говорит нам Тамара Кагирова, жительница Грозного.

В трагедии чеченских войн есть и другая сторона: родители из Чечни также ищут своих детей. Несколько лет назад в Чечне сделали ДНК-паспорта всем родственникам пропавших без вести. Благодаря этому проекту удалось опознать нескольких человек. Так выяснилось, что останки чеченцев по ошибке захоронили на Богородском кладбище в Москве среди погибших российских солдат. Перед захоронением двадцать лет назад у всех захороненных, но неопознанных были взяты образцы ДНК. Благодаря этому у родных осталась надежда найти потерянных сыновей. Но сына Тамары среди опознанных пока нет.

Сын Тамары Ахмедовны пропал без вести в 2003 году в Грозном. Ему тогда было 24 года. Тамара говорит, что их семья в боевых действиях не участвовала, они были против той войны, уехали в Нальчик как беженцы, потом жили в лагере временного пребывания, потом вернулись в Грозный.

Он устраивался на работу в местную милицию, за несколько дней до исчезновения должен был выйти на службу. С 14 по 16 июля 2003 года в городе проводили спецоперацию по очистке города от боевиков. Тамара говорит, что якобы спецслужбы забирали всех подряд молодых ребят, особо не разбираясь, куда-то увозили. Всего в эти дни пропало 74 человека. Мы не можем сказать, что было на самом деле в те очень тяжелые годы в республике, но наверняка жестокость и несправедливость были с обеих сторон. Но в одном мать пропавшего чеченского парня точно права.

— Да, если допустить, что моего сына задержали как бандита, он нарушил закон, но тогда он должен сидеть в тюрьме. Где приговор, где суд, где хоть одна официальная бумага о том, что с ним? По официальным данным, которые не раз озвучивали наши официальные органы, пропавших без вести чеченских жителей около пяти тысяч. Я уверена, что настоящая цифра раза в три больше. Где они?

Но когда, даже в моем случае, дело доходит до конкретных действий, получить документы, вызвать на допрос, всё останавливается. Табу.

Мы пишем, обращаемся во все инстанции: дайте нам найти своих детей живыми или мертвыми. Проблема так и остается, и ее никто не решает. Наши чеченские власти говорят, что только в Москве могут это решить. Там должны дать добро на массовые поиски. Я знаю, что российские матери также ищут своих детей. Поэтому нужно создавать государственную межведомственную комиссию и искать совместно всех пропавших на той войне: и чеченских ребят, и российских.

— Ваши местные чеченские жители не будут против, если начнут массово поднимать захоронения?

— Не будут. Все поймут, мы имеем право знать.

— Нет, это неправда, что о пропавших без вести все забыли и никто не занимается. Ищут, — заверил нас председатель общественной организации «Миротворческая миссия имени генерала Лебедя» Александр Мукомолов.

В конце 1990-х — начале 2000-х Александр и его миссия работали в одной связке с российскими военными и спецслужбами. Освобождали не только военных, но и мирных жителей Чечни и других северокавказских республик: русские и чеченцы, осетины и ингуши, женщины, мужчины, дети. Бандиты, пользуясь смутным временем, похищали и солдат, и простых граждан. Продавали как рабов в горные аулы, требовали выкуп.

— А сейчас мы занимаемся розыском погибших, — говорит Александр Мукомолов. — Нас поддерживает совет по правам человека. Мы взаимодействуем с Министерством обороны, со 111-м центром в Ростове (бывшая знаменитая 124-я лаборатория). В Минобороны есть управление по увековечиванию памяти погибших и пропавших без вести. У нас с ними подписан договор о сотрудничестве. Есть договор с Минздравом, в Российском центре судмедэкспертизы мы делаем исследования. И, конечно, нам помогают на местах, в Чеченской Республике. Без местных жителей искать невозможно. Находим понимание и с местным МВД, и со следственным управлением. Духовенство, не говорю за всё, но действующие муфтии поддерживают поиски.

— То, что чеченские власти противятся масштабным поискам, это миф?

— Ни местные жители, ни власти не против. Дело вот в чем. У местных органов есть предел возможностей в масштабе поисков. Вот, например, захоронение в Гойском (село в Урус-Мартановском районе). Представляете, если сейчас поднять 600 останков: там и солдаты, и боевики.

Куда им девать эти тела? И таких захоронений в Чечне больше сотни. Получается, единственное препятствие в том, что некоторые большие чиновники не могут найти механизма, как реализовать масштабные поиски. Поэтому сейчас реально работать только с небольшими захоронениями. Надо их поднимать.

— Сколько человек работает в вашей группе розыска?

— Четыре человека. Это все местные жители, чеченцы. У одного, например, брат-милиционер пропал без вести, он стал нашим поисковиком. Нашел и останки брата, и трех его товарищей. У него есть металлоискатели, радары, знает технические вопросы. Привлекает людей из сёл. И сотрудничает с разыскной группой военных Минобороны, они периодически приезжают в Чечню. В прошлом году мы установили имена семерых, в том числе одного военнослужащего. В этом году установили имена двух пропавших. На Богородском кладбище нашли десять чеченцев, которые были похоронены как неизвестные солдаты. Родные вывезли чеченцев к себе на родину.

— Боевиков похоронили на воинском кладбище?

— Да, они воевали. Но многих сейчас, спустя столько лет, трудно назвать боевиками, террористами. Многие совсем молодые, попавшие в мясорубку, в переделку с другой стороны. А на Богородское тогда, 20 лет назад, отправляли останки (порой фрагменты тел) из Ростова, кто по возрасту, по одежде был похож на солдат: танковый шлем, форма. Перед захоронением у всех взяли образцы тканей, ДНК. Пока есть разумный алгоритм поисков. Наша задача — поднять захоронения, сделать генетические исследования, создать базу данных родственников. Сейчас у нас в базе 1,5 тысячи профилей (генетических образцов) родных, 4 тысячи анкет: чеченцы, русские, осетины, дагестанцы. Около 200 пропавших без вести — российские солдаты. Но искать можно только совместно, тогда местные будут помогать в поисках.

— Александр Фёдорович, многие из родных могут так и не дождаться «разумного», но долгого «алгоритма поисков». Погибших в Великую Отечественную ищут масштабно. Есть целое движение волонтеров-поисковиков.

— В случае со Второй мировой войной закон разрешает волонтерам искать, это уже история. С чеченской — это невозможно с точки зрения закона, тут смерти связаны с совершением еще недавних преступлений, с террористической деятельностью. Тут целая процедура, эксгумацию проводят правоохранительные органы. Например, в Боснии и Герцеговине поиск погибших ведется масштабно. Создана целая структура по поискам, ее работу оплачивают семь крупных стран Европы. Для работ есть вся нужная современная техника, склады, холодильники, лаборатории. Такие работы ведутся по всему миру. Везде бум поисковых работ. Наука позволяет это делать. Чтобы у нас продвинуть поиски, должно быть создано государственное подразделение, в состав которого входили бы и СК, и МВД, штат криминалистов. И работать, искать методично, каждый день.

— Двадцать лет назад вы спасали живых. Есть сейчас надежда, что кто-то жив и сейчас?

— Считать человека погибшим можно только после подтверждения. Получаем подтверждение — сообщаем родственникам. Тоже не самая приятная процедура. Когда сообщаем, бывает, что люди теряют сознание. Столько лет прошло, а люди всё равно жили надеждой, что их дети живы. И вот надежды больше нет.

Тогда спустя много лет находились бывшие советские солдаты. С одной стороны, за столько лет вышли бы на связь. С другой — у людей может быть амнезия из-за контузий. А чтобы кого-то до сих пор держали в рабстве в отдаленных аулах — это вряд ли.

Например, такого пленного мы вызволили много лет назад, в 99-м. Его зовут Владимир. Он был похищен бандитами из части: опоили, отравили клофелином и продали. Семь лет он провел в плену в Чечне, пас в горах овец. Его охранял подросток с автоматом. Бежать не пытался, кругом горы. Мы узнали о нем. Освободили его с помощью нескольких вооруженных людей. Сейчас у него всё хорошо, живет в Улан-Удэ, ловит рыбу на Байкале, мы несколько лет назад созванивались с ним.

— Что это были за люди, которые его вызволяли?

— Хорошие люди. Это были местные чеченцы, можно сказать, наши. Противники всего этого (рабства), поддерживающие федеральную линию, понимая, что от безвластия и бандитизма республика погибнет. Сейчас многие из этих людей, что помогали нам в тех ситуациях, находятся у власти. Чем больше мы будем друг другу помогать сейчас в поисках, тем будут лучше отношения. Тут другого пути нет.

Недавно мы рассказывали, как 25 лет назад спецназовцы защищали Грозный от боевиков. Также почитайте историю прапорщика из Елани, который на войне в Чечне спас семью от голода.