Сталинские займы: платить иль расплачиваться?

Вопрос этот в 30-е годы стоял особенно остро перед каждым советским гражданином, так как речь шла не только о строительстве социалистической экономики, но и о лояльности политическому строю.

Ликвидация на протяжении 1935–1936 годов карточной системы, снижение цен и укрепление денежного обращения, значительное расширение доходов населения – эти условия способствовали дальнейшим успехам государственного кредита. Из отчетов этого времени: «Подписка на государственные займы превышает эмиссионную программу, приток вкладов в сберегательные кассы необычайно усиливается. В 1935 году заем был выпущен из 8% годовых, а в 1936 году проводится конверсия значительной части государственного долга на уровне 4%. Сумма подписки на четвертый займ 1936 года составила 4832 тысячи рублей, в нем принимает участие каждый взрослый человек, имеющий самостоятельный заработок, а их свыше 50 миллионов человек».

«Сегодня ко мне опять приставали с подпиской на заем! Я им ответил, что я с вами социализм не строю и денег у меня лишних нет, так что подписываться не буду», – так со слов сына ответил профессиональный революционер, один из лидеров эсеров Илья Майоров, волею новой власти занесенный в Уфу. В феврале 1937 года он был арестован УНКВД Башкирской АССР по обвинению в активной антисоветской террористической деятельности и 8 января 1938 года Военной коллегией Верховного суда СССР осужден на 25 лет тюремного заключения.

Об этом человеке, увы, чаще говорят в контексте. Он всегда останется в тени другой колоритной фигуры – настоящего лидера левых эсеров, его иконы – Марии Спиридоновой. Хотя в 1930-х годах, находясь в ссылке в Уфе, они создали не просто партийный, но и семейный союз. В этом очерке мы воспользуемся воспоминаниями сына Майорова – Льва Ильича – и материалами документов следствия.

В годы уфимской ссылки Мария Спиридонова, ее муж, отец Левы, Илья Майоров и подруги Спиридоновой по каторге Ирина Каховская и Александра Измайлович (тоже члены эсеровской партии), сам Лева и его дед со стороны отца Андрей Яковлевич жили одно время коммуной. В феврале 1937 года четверых участников коммуны арестовали по обвинению в создании «эсеровской террористической и диверсионно-вредительской организации, ставившей задачу объединение всех антисоветских сил для борьбы с Советской властью путем вредительства и индивидуального террора в отношении руководителей партии и правительства».

Об их жизни в Уфе известно немного. Часто переезжали с квартиры на квартиру, работали: Илья Андреевич в Башсовнархозе в отделе тяжелой промышленности экономистом-плановиком, а перед арестом – в Башконсервсбыте, а Мария Александровна – экономистом в Государственном банке. С весны и до поздней осени каждый выходной все они отправлялись за город, часто с ночевкой у костра. В праздничные дни, особенно 1 Мая, приходили другие ссыльные, было чаепитие, иногда пели песни. Из песен ему запомнились «Колодники», «Беснуйтесь, тираны», «Славное море» и другие, в которых упоминались тюрьмы, неволя и революция. Пели и русские народные песни. Когда в город прибывали новые ссыльные (особенно их много было из Ленинграда в 1935 году), то некоторые из них иногда приходили знакомиться. Насколько Андрей понимал, у них была касса взаимопомощи, так как он помнил случай, когда посылали деньги в Минусинск какой-то ссыльной на приобретение швейной машинки, видимо, для заработка на жизнь.

«В Уфе надзор был поставлен тоньше, деликатнее, – пишет сама Мария Спиридонова. – Письма перлюстрировались, посетители фиксировались – на службе надзор был строгим, даже на удивление. Однажды мне попалась бумажка на столе у машинистки, озаглавленная «Список консультантов в комнате, где находится М.А.С». А в комнате нас консультантов, теперь мы зовемся инспекторами, сидело человек пятнадцать. Порядочное число из них таскали в ГПУ для разговоров, и я всегда безошибочно угадывалась по совершенно для постороннего глаза невидным признакам, кого именно вызывали для расспросов обо мне. Коммунисты докладывали о моих разговорах с ними в порядке партийной дисциплины, и Михайлов (следователь) рядом вопросов подтвердил это мое интуитивное знание о каждом коммунисте-докладчике, с каким я говорила. Я отметила это Михайлову, что так оно и было: «О том, что вы сказали о Радеке, я знал в тот же день».

А я больше всего любила говорить с коммунистами. Уфа – город обывателей, старорежимный и белый. Он, конечно, замаскировался и притулился, но велика еще до сих пор его бескультурность и одичалость. С обывателями говорить не любила и боялась их скомпрометировать. Коммунистов скомпрометировать не боялась, и они были гораздо живее и интереснее. Но на своих соседей – сотрудников по отделу, где сидели уже в небольшой компании в последние три года, – я смотрела как на вольных и невольных соглядатаев. Где, как было проводить подпольную работу? Жизнь под вечным стеклянным колпаком».

Несмотря на эту осмотрительность, после ареста Марии Спиридоновой, как следует из акта ревизионной комиссии правления Госбанка, в число «разоблаченных врагов народа» попали занимавшие ведущие участки работы Башконторы Кричев, Добряков, Тодтенгаупт, Ибниаминов, Волков, Шастилов, Михонин; в филиалах управляющие Канбеков, Идельбеков, Владыкин, Газизов, главные бухгалтеры Матяш, Большеглазов, Аболь, Лисовский, Лейчман, Уренгев, кредитные инспекторы Богданов, Оредат, Самойлов, Карачун, Ломако, Данилюк, Мурдзе. Многие из них были приговорены к высшей мере наказания.

Майоров и Спиридонова отбывали срок в Ярославской и Орловской тюрьмах. На подступах к Орлу немцев 11 сентября 1941 года по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР были расстреляны во время эвакуации заключенных в Медведевском лесу.

А что до займов, по словам Сталина, играя заметную роль в бюджетных ресурсах, советские займы вместе с тем отнюдь не являются формой покрытия бюджетного дефицита, как это имеет место в условиях капитализма.